– Там так написано, сынок? Правда? Так написано?
– Вот теперь надо разбудить маму! – сказал я. – Бежим!
И мы побежали по перрону. Девочка опередила меня, и я видел издали, как она карабкалась на площадку. Не успел я подбежать к вагону, как девочка опять появилась на площадке:
– Нету мамы!
– Она там!
И мы побежали обратно. Теперь толпа гудела, и над ней взлетали шапки.
– Вот мама! – закричала девочка и стрелой понеслась к толпе; тотчас же от толпы отделилось светлое пятно, ставшее через секунду фигурой женщины, распростершей объятия.
Потом мать прошла мимо меня с дочкой на руках. Она держала ее лицом к себе, скрестив руки на ее икрах. Тяжесть ноши заставила ее идти несколько откинувшись, и поэтому я видел ее лицо особенно открытым. Оно сияло и улыбалось среди пляшущих розанов платка, и я подумал о том, как прекрасна сама победа, если только отблеск ее так чарующ.
Когда поезд отправился, в нашем вагоне оказались пассажиры из других вагонов. Как видно, взволнованные люди, начавшие разговор в одном месте, переходили в другое, сами того не замечая. До позднего вечера поезд представлял собой движущийся митинг. Вот в нашем вагоне появились три молодых офицера.
– Плачет, – сказал один из них.
Мать девочки плакала.
– Спроси, почему, – сказал другой.
– Ну как это – почему! – сказал третий. – От радости.
Тут девочка спросила:
– Почему ты плачешь?
И мать сказала:
– От радости.
– Вот видишь, – сказал третий офицер и улыбнулся плачущей.
И она ему улыбнулась сквозь слезы.
Тут появилась свеча, которую кто-то поставил на край полки. Замерцали ордена офицеров.
– Как зовут?.. – спросил первый офицер.
– Меня? – спросила мать.
– Нет, дочку…
– Галя…
– А вас?
– Таня.
– Ну, поздравляю вас с победой! – сказал офицер.
Он шагнул из полумрака и обеих разом обнял и прижал к груди. Чтобы обнять их, он нагнулся, так как они сидели. Обняв, разогнулся и одернул гимнастерку. Звезда ордена Отечественной войны поблескивала на его груди снежными огоньками.
– Галя и Таня! – сказал он. – Ах вы, дорогие мои!
Продолжая смотреть на них, он отступил к стене и прислонился. И если бы в вагон не влетели огни приближающейся станции, на которой ему нужно было сходить, то, я думаю, он простоял бы так невесть сколько, дивясь тому, как прекрасны русские имена, и русские лица, и все то родное, за что он сражался.