С первых же дней господин Ансильон начал многословно и весьма красиво высказывать свои политические взгляды, убеждения и надежды, заключавшиеся в том, что пришло время занять менее мягкую позицию по отношению к разрушительным доктринам, которые угрожают Германии и всей Европе. Он уверял, что только более тесный союз между Россией, Австрией и Пруссией может быть единственным способом остановить всесокрушающее продвижение конституционных утопий, которые со времени прихода к власти Луи-Филиппа укрепились в умах людей и расшатывают монархии. Генерал Вицлебен высказывался менее горячо и более сдержано. Он упомянул об опасности разрыва с Францией и указал на необходимость терпимого отношения к либералам в Германии, деятельность которых умножает способы вторжения в страну. Он был выразителем добрых намерений короля, своего государя, который ясно видел опасность, искал способы ее избежать, но его преклонный возраст, пережитые несчастья и нынешние привычки заставляли его искать мира и опасаться войны. Ансильон был выразителем идей наследника престола, воспитателем которого он являлся. Наследник и его младшие братья считали прусскую армию самой лучшей и самой грозной, они желали войны так же, как желали ее прусские принцы и генералы перед своим полным поражением под Йеной. Ансильон очень много говорил, но реальные факты доказывали его слабость или его злую волю.
Император высказал свое настойчивое пожелание, чтобы господин Ансильон отправился в Мюнхенгрец поддержать его там на переговорах с Австрией, если та проявит колебания в присоединении к тому тесному союзу, который должен был снова объединить три державы. Этот союз также должен был показать Европе, что все происходит по общему согласию между тремя государями. После того, как у Ансильона не получилось выйти из этого положения с помощью красивых фраз, ведь от него требовалось всего лишь согласие на поездку, он тотчас же отказался и даже имел бестактность заявить, что его присутствие в Мюнхенгреце не будет соответствовать достоинству его государя.
Эти слова вызвали гнев императора.
— Как, — сказал он, — здесь осмеливаются обвинять меня в том, что я прошу чего-то, что не соответствует достоинству моего тестя!
Он вспылил и, находясь перед принцами, своими двоюродными братьями, не выбирал выражений против виновного министра. Тем временем, король совершенно избегал серьезного разговора с императором, он уклонился от объяснений и удовлетворился тем, что видел императора в лоне своей семьи, он окружил его знаками внимания и своей отеческой заботой. Таким образом, все переговоры свелись к сплетням и мелким интригам, в которых все участвовали в той степени, в которой это им пришлось по душе. Эта картина навеяла на меня печальные мысли о берлинском кабинете и оставила мало надежды на крепость наших связей в будущем.
Император был сильно задет. Он был откровенен и дружески настроен, что следовало из его характера, привязанности к королю и из его заинтересованности в судьбе Пруссии. Именно Пруссия, а не Австрия и тем более не Россия, оказалась в открыто угрожаемом положении. От этих неприятностей у него разлилась желчь, и он внезапно слег. По привычке он закрылся в комнате, лег на свое убогое походное ложе, представлявшее собой всего лишь наполненный сеном кожаный мешок, и отказывался кого-либо принимать, включая врача. Его собственный врач, как и вся остальная свита, ожидал нас в нескольких почтовых станциях от Мюнхенгреца. Испуганный лакей сообщил мне, что императору очень худо. Без доклада я вошел в его комнату и после больших стараний получил его разрешение на то, чтобы пришел врач короля. Он пощупал пульс, выписал лекарства и заявил, что положение императора серьезно. Кровь застыла у меня в жилах от тревоги и ужаса, я не знал, надо ли мне было без промедления послать за Арендтом, который мог приехать только через двое суток, или послать за врачом в Берлин, так как королевский доктор, по словам нашего посланника при прусском дворе Рибопьера, не пользовался репутацией человека сведущего. Все члены королевской фамилии собрались в зале ожидания, терзаемые самой жестокой тревогой. Император заснул, через щель неплотно закрытых дверей я следил за ним. Увидев, что он проснулся, я осторожно вошел и сказал, что король горячо желает его видеть. При этих словах он спрыгнул с кровати, приказ подать одеваться и немедленно направился к своему августейшему тестю. Все наши опасения рассеялись, и мы продолжили приготовления к отъезду.