6-го ноября последовало прибытие князя-наместника, а 8-го, на парадной аудиенции, мы поздравляли его с приездом и днем именин. Затем потянулась привычная канитель приемов, докладов, представлении и служебных занятий.
Спустя немного, в Тифлисе пронесся необыкновенный слух, вскоре достоверно подтвердившийся и встревоживший все городское население. По ночам, на улицах стал показываться какой-то страшный неведомый зверь. Он являлся только ночью, по большей части на Александровской площади, и оттуда бегал по всем направлениям города, пугал проходящих, на иных бросался, кусал, не поддавался никаким преследованиям и произвел такую панику, что, с наступлением сумерек, робкие люди боялись выходить из домов. Сначала его принимали за собаку, потом, судя по величине и объему, за волка, а наконец, по быстроте, легкости движении и огромным скачкам — за барса. Он появлялся внезапно и так же быстро исчезал, всегда глубокой ночью, а днем его и следа не было. Раз он предстал пред часовым у комендантского дома; часовой хотел пырнуть его штыком, но зверь, легко увернувшись, перепрыгнул через часового и убежал. Воронцов назначил большую денежную награду за убиение зверя, приказал делать ночные разъезды по городу для поимки или истребления его; но все было напрасно: зверь оказывался неуловимым и неуязвимым. Многих он перекусал, иные умерли от ран, в том числе, помнится, швейцар дома наместника. В конце концов зверь сам собою исчез бесследно и более не показывался. Подвиги его продолжались ровно две недели. Навел он такой страх, что простой народ суеверно склонялся к убеждению, что это вовсе не собака, не волк, не барс, а просто чорт, оборотившийся в зверя, оборотень.
Приблизительно около этого же времени случилось в нашем Главном Управлении маленькое обстоятельство, совсем незаметное, даже очень обыкновенное и не на одном Кавказе, но тем не менее не лишенное некоторого интереса. Года за три пред тем, высшему начальству вздумалось завести ботанический сад в Сухум-Кале. За дело принялись горячо; немедленно сделаны всевозможные распоряжения: пригласили хорошего садовника, выписали растения, семена со всех концов света; не жалели денег, исписали много бумаги, усердно хлопотали, собрали все нужные материалы и устроили великолепное основание Сухумского сада. С тех пор о нем как-то совсем позабыли, перестали обращать внимание, не заботились, не думали, и он совершенно испарился из памяти начальства. Так прошло несколько времени, как неожиданно сад о себе сам напомнил. В канцелярии наместника получилось донесение от коменданта Сухум-Кале, в коем он спрашивал: какие угодно будет сделать распоряжения относительно Сухум-Кальского ботанического сада, ибо главный садовник оного так долго не получал жалования и содержания своего, что, не имея никаких средств к существованию и пропитанию своему, такого-то месяца и числа повесился. Это известие произвело впечатление, послужившее к пользе сада; им начали снова понемногу заниматься, и теперь он, говорят, в цветущем состоянии.
В самый сочельник под Рождество приехал сын мой, едва оправившийся от сильной болезни, а в первых числах января возвратился зять мой с дочерью из Петербурга и Москвы. Я был очень обрадован их приездом, тем более, что в зяте моем Ю. Ф. Витте одном только имел усердного, надежного помощника в моих служебных занятиях. Они мне иногда становились тягостны, особенно потому, что если у меня и были канцелярские чиновники не без способностей, но совершенно благонадежных почти не было никого.
Мне тогда очень хотелось пристроить сына моего в Тифлисе, на службе к наместнику, дабы менее разлучаться с ним. На первый раз он был прикомандирован к начальнику артиллерии, храброму генералу Бриммеру.
Весну мы провели в большой тревоге: бедная жена моя сильно простудилась и заболела жестоким воспалением легких, едва не сведшим ее в могилу. Крепкий ее организм восторжествовал над недугом, но поправление долго тянулось и часто возбуждало новые опасения, которые меня очень беспокоили и огорчали. Этой же весной, 6-го марта, ночью, было довольно значительное землетрясение, весьма неприятно нарушившее сон города и наделавшее в нем много повреждений.
Первый мой выезд этого года, в апреле, был направлен для осмотра поступивших в мое ведомство пред тем церковных имений. Во время моих разъездов я встретил и частью сопровождал князя Воронцова, ехавшего в отряд чрез Кахетию. Обозрев церковные имения в Тифлисской губернии, я отправился в Кутаисскую, где до тех пор не бывал. Мне пришлось проехать по вновь пролагавшейся дороге, которая устраивалась для сокращения пути и избежания многих неудобств прежней искусственной дороги чрез горы. Мысль к этому изменению пути подал князю Воронцову престарелый имеретинский митрополит Давид Церетели. Горы действительно оставались в стороне, и путь несколько сокращался; но упустили из виду, что новая дорога должна была пролегать по лесистой низменности и во многих местах по трясине, вследствие чего, частую беспроездность этой дороги устранить было решительно невозможно, даже никакими шоссе. Чрез два года ее бросили и принялись за исправление дороги чрез горы, по старому направлению, на что издержки потребовались большие. Подобные случаи, впрочем, и во всей России, а тем более в Закавказском крае, встречаются нередко и повсеместно.