Начинался сумеречный рассвет. В это время везде погас свет, на улице погас свет и в домах. В темноте мы увидели яркое зарево над Прагой. Полк был уже в городе и солдаты уже стреляли трассирующими пулями. От перестрелки стояла ружейная канонада. Общим протестом пражан было отключение света и воды. Но он долго не длился. Город не смог бы жить без электричества и воды. Я спросил Стрюкова: «Когда нас отвезут в город?» Несмотря на всю свою сдержанность, командир покрыл меня злобным трех этажным матом. И ответил: «Тебе жить надоело?»; «Соедини меня лучше с командиром батальона». Позывной радиста был «Бублик». Его мне так и не удалось вызвать, однако на моей волне вклинился чех, заявивший, что именно он «Бубликов» и понес на меня самыми отборными русскими словами (самым мягким из ругательств которое я запомнил, было «что моя мать родила меня не тем местом»). С Бубликом, к слову сказать, мне так ни разу и не удалость связаться. К маломощной станции прибавить город, который стоит на холмах, и отсутствие связи объяснимо.
Мы вышли к не работающему фонтану, но с бассейном полной воды. Все бросились пить. Наконец-то к середине дня ребята утолили жажду. В дальнейшем нам воду подвозили в чешских пожарных машинах. Улицы были безлюдны, а редкие смельчаки при виде нас прижимались к домам. Очевидно, минуя, Бублика Стрюков получил приказ, не пропускать идущих людей в сторону аэропорта. Ведь самолеты продолжали приземляться, а в каждом чехе видели угрозу безопасности. Два десантника стояли на тротуарах и один посреди мостовой. Солнце было в зените. Стоял жаркий день. Мы закатали рукава, расстегнули воротники гимнастерок, открыв треугольники тельняшек, и удлинили автоматные ремни, как будто изготовились стрелять от живота. Картинка напоминала немецкую хронику времен второй мировой войны. Мы выглядели такими же бравыми, на все готовыми захватчиками. У меня сбилась портянка, и сев на газон я пытался ее перемотать. Ко мне подлетел Стрюков и рявкнул: «Ты что забыл, где находишься?» И в самом деле, как я мог забыть, что нахожусь в центре цивилизованной Европы, где чешские солдаты не носят кирзовых сапог, а ходят в ботинках и служат не далеко от дома (несмотря на то, что входили в Варшавский договор). Я заполз под широкий тенистый куст, где никто не мог увидеть, мою грязну тряпку и, перекатавшись, сал аккуратно выбрасывать отягощавшие меня патроны (оставив себе три магазина и три гранаты).
Подошла моя очередь дежурить. Стою на тротуаре и останавливаю, подошедших ко мне женщин. Они спрашивают: «Почему нельзя здесь пройти?» Я солдат и должен выполнять приказ. Одна из них мне по-доброму внушает: «Дело не в том, что ты солдат, а в том, что у вас нет свободы, вы живете ничего не зная, вы не можете выехать из страны, и ты не мог ослушаться». В тот момент что-то произошло с моей головой, не весть, откуда взявшийся тихий, но внятный голос произносит внутри меня: «А ведь мог ослушаться». Однако голос как возник, так и пропал. А вслух я стал защищать свою страну. Единственный аргумент, который я нашел, что у нас можно ездить по туристическим путевкам. Но все, что я не говорил, звучало как-то неубедительно, будто я оправдывался. Одна из женщин указала пальцем на мой комсомольский значок с профилем Ленина и сказала: «Да он же коммунист». К нам подошли еще несколько местных жителей и стали слушать наш разговор. Наблюдавший за нашей дискуссией Венгер, подошел и грубо растолкал толпу. И с неприязнью, мне задал вопрос: «Ты что тут с контрой шашни крутишь?»
Чехи хорошо говорили на русском. Кажется, им русский преподавали в качестве обязательного иностранного языка. Встреча с женщинами меня если и напрягла, то не сильно. Их агрессивность, если и не до конца убедила меня в моем праве стоять тут и не пущать, но какое-то основание все-таки дала. Однако позже меня крепко смутила еще одна встреча. Подошёл пожилой человек, который показался мне очень элегантно одетым: темный костюм, белоснежная рубашка, а также в галстуке и шляпе, последние 2 атрибута были для меня бесспорным фактом настоящей элегантности. Я поднял руку и громко сказал: «Сюда нельзя, приказ!» Мужчина мне спокойно ответил на чистейшем русском языке: «Молодой человек, я двадцать пять лет хожу на работу, поэтому маршруту и никто меня ни разу не остановил». Развернулся и пошел. Я почувствовал, что стыд покрывает меня с головы до ног. До этого случая мне никогда так не было стыдно. По сей день, когда я вспоминаю этого человека, меня окатывает все тоже чувство стыда. А тогда в который раз у меня в голове возникли все те же вопросы. Зачем я в армии? Зачем я тут? Ведь тут я делаю нехорошее дело. Мешаю людям жить так, как они привыкли. Из моих раздумий меня отвлекла канонада в городе, нашему патрулю необходимо было идти туда.