В доме на Старой площади я долго беседовал с секретарем ЦК. Я взволнованно изложил ему самое главное из руководивших мною мотивов. Секретарь ЦК, выслушал меня очень внимательно, в разговоре сочувственно отметил, что некоторые из моих соображений заслуживают серьезного рассмотрения. Заявил, что предрешать исход такого вопроса он неправомочен, но что он разберется в нем всесторонне и будет советоваться по этому поводу с Молотовым.
Ушел я от него с ощущением, что сделал немалый шаг вперед, и с надеждой, что в Сочи меня ждет полный успех.
Медицинский осмотр и различные формальности, связанные с получением путевки в санаторий Совмина, а также неизбежные текущие дела изрядно отвлекали меня от работы над докладной запиской, и поэтому первоначально намеченный мною двухнедельный срок растянулся на три недели с лишним. Лишь 26 августа сдал я ее экземпляры в секретариат министра, все еще находившегося (как я полагал) в Сочи, и А. Я. Вышинскому.
Записка, озаглавленная мною «Доктрина Трумэна и план Маршалла», была – как это и предусматривалось заданием – весьма обстоятельной, занявшей 19 страниц стандартного машинописного текста. В процессе работы я не раз переписывал некоторые разделы рукописи, а затем придирчиво редактировал.
О «доктрине Трумэна» я уже писал в предыдущей главе, поэтому здесь очень сжато скажу о «плане Маршалла» и перспективах проведения его в жизнь.
Этот план был сформулирован Маршаллом первоначально в речи, произнесенной 5 июня в Гарвардском университете, и дополнен несколько дней спустя в его письме к сенатору Ванденбергу (10 июня 1947 года).
План этот, развивающий и конкретизирующий пресловутую «доктрину Трумэна», фактически предусматривал создание американо-западноевропейского блока, который был бы направлен своим острием против Советского Союза и стран Восточной Европы.
В записке я подробно остановился на тех средствах и способах, с помощью которых американская дипломатия и военные ведомства намечали осуществить эту цель. Свой обзор и анализ я заключил так:
«Проведение всех этих мероприятий позволило бы создать стратегическое кольцо вокруг СССР, проходящее на западе через Западную Германию и западноевропейские страны, на севере – через сеть баз на северных островах Атлантического океана, а также в Канаде и на Аляске, на востоке – через Японию и Китай и на юге – через страны Ближнего Востока и Средиземноморья».
Это заключение можно сейчас рассматривать как сбывшийся прогноз. С той, однако, поправкой, что в охарактеризованное мною стратегическое кольцо не вошел Китай, ставший с 1949 года независимой Китайской Народной Республикой.
В записке я, естественно, указал и на те серьезные препятствия, которые мешали осуществлению воинственных планов США. Я осветил их в восьми пунктах. Последним среди них – по месту, но не по значению – был пункт о миролюбивой внешней политике Советского Союза. Сформулирован он был следующим образом:
«Наконец, и это самое главное, на пути осуществления империалистической экспансии лежит твердая и последовательная политика Советского Союза, решительно отстаивающая интересы мира и всеобщей безопасности, препятствующая превращению Организации Объединенных Наций в орудие империалистической политики, разоблачающая все и всяческие попытки сколачивания новых агрессивных блоков и поддерживающая страны, которые оказывают сопротивление покушениям на их суверенитет и независимость».
Сейчас, четыре десятилетия спустя, я, касаясь этой темы, высказался бы несколько иначе – очень уж много изменений претерпел за это время мир. Но принципиальные положения 8-го пункта менять, пожалуй, не стал бы.
Завершение работы над докладной запиской открывало мне путь в Сочи.
В первый же день пребывания в санатории я с огорчением узнал, что Молотова в Сочи нет и что отдыхает он – вперемежку с работой – на даче И. В. Сталина на озере Рица. Таким образом, решение моей проблемы откладывалось до возвращения в Москву – и Молотова, и меня.
Я вернулся из Сочи 28 сентября, а Молотов задержался на Кавказе еще на неопределенный срок.
Тем временем в Америке собралась в дальнее плавание и моя семья. 2 октября она отплыла из Нью-Йорка на пароходе «Челюскинец». Плавание «Челюскинца» протекало без всяких осложнений, и 20 октября я встретил моих отважных мореплавателей в ленинградском Торговом порту, в том самом Торговом порту, где в 20-х годах работал грузчиком. А 22-го, после суточного отдыха семьи в «Астории», я благополучно доставил ее на Большую Калужскую. Домой! После стольких мытарств чуть ли не по всему белому свету!
Возвратился Молотов в Москву в середине октября. Узнав об этом, я тотчас же, через секретариат, напомнил ему о себе. На следующий день он меня принял. В течение всей беседы с министром в кабинете молчаливо присутствовал член коллегии МИД Я. А. Малик.
Встретил меня Молотов без той приветливости, с какой обычно встречал в мои предыдущие приезды в Москву. Пожимая мне руку, он едва привстал в кресле и довольно сухо поздоровался.
Беседа наша не затянулась. Ее исход, как уже вскоре стало ясно, был предопределен.
Не поднимая глаз от стола, часто заикаясь, министр начал с того, что знает о моем визите к секретарю ЦК, и упрекнул меня в том, что по столь важному вопросу я не обратился непосредственно к нему самому, Молотову. Отвечая на упрек, я сослался на то, что через несколько дней рассчитывал обо всем переговорить с ним в Сочи, где, к сожалению, такая возможность мне не представилась.
– Сколько времени вы в министерстве? – уже менее сухим тоном спросил он. Услышав мой ответ, он сказал: – Срок достаточно солидный, чтобы прийти к выводу, что душа у вас к нашей работе не лежит. Я помню ваши прежние предубеждения против нее, но раньше не придавал им большого значения. Выходит, я недооценивал их стойкость, не так ли?
– Дело не в предубеждениях, Вячеслав Михайлович, – не согласился я с ним. – Если вы разрешите, я выскажу вам свои мотивы на этот счет.
– Не надо, – вяло махнул рукой министр. – Вы уже высказали их в ЦК, да я и сам многое знаю. Главное – это все-таки ваше предубеждение. Правда, выглядит оно, на мой взгляд, странным. И образовательная подготовка у вас основательная, и опыта вы поднакопили порядочно. В коренных проблемах политики разбираетесь. Кстати, читал я вашу записку о «плане Маршалла»… По-моему, полезный документ. – Он помолчал. – Конечно, и трудными чертами характера вас бог не обидел. Одно ваше упрямство в спорах чего стоит. Но об этом я так, между прочим… В общем, уговаривать вас продолжать работу в МИД я не стану. Считайте, что ваша просьба удовлетворена.
– Спасибо, Вячеслав Михайлович! – от всей души поблагодарил я.
– Не за что, – угрюмо буркнул Молотов. – На официальное освобождение от должности потребуется не меньше недели. Потерпите?
– Наберусь терпения, – миролюбиво отозвался я на едкий сарказм.
– Тогда вы свободны, – кивнул мне на прощание Молотов.
Какой глубокой символичностью была пронизана эта простая служебная фраза! Ведь я действительно был теперь свободен устраивать жизнь по своему усмотрению!
В заключение несколько слов о моем дальнейшем жизненном пути.
Уже с начала 1948 года я отдался литературной деятельности, публикуя свои произведения и переводы с иностранных языков под собственной фамилией и под псевдонимом Н. Васильев.
В 1950 году я был принят в члены Союза писателей СССР.
На нелегком творческом пути у меня было много всего: и достижения и неудачи, и радости и огорчения. Не было никогда только одного – сожаления о добровольно сделанном мною выборе. Идти по этому пути я намерен и впредь, пока этому не воспрепятствуют обстоятельства сильнее меня.
Сейчас, когда я подписываю эту верстку в печать, мне 86 лет 1 месяц и 12 дней.
Москва 1970–1988 годы.