Должно быть, я говорил долго. Я рассказал о том дне, когда мы с Энн отправились в путь, и закончил нашим возвращением. Когда мой рассказ подходил к концу, пробило десять.
Я снова оглядел гостей.
— Джеб и Бетти не успели окрестить свою дочь, и она осталась без имени, — сказал я. — Я назвал ее Даниэлой, в честь отца. Мне хочется, чтобы она осталась с нами. У нее нет ничего, даже свидетельства о рождении. Джеб хотел съездить в Фитчвилль, но так и не смог.
Судья Гитлин задумчиво посмотрел на меня и отпил виски. На этот раз Зельда ничего не сказала.
— Понимаешь, Джонатан, это не так легко сделать, — тихо произнес он. — Ты пока еще несовершеннолетний, и вряд ли суд сделает тебя опекуном ребенка.
— Почему? — удивился я. — Ведь нужно только свидетельство о рождении. Вот она и получит его, а в качестве отца буду фигурировать я.
— Так не делают, — возразил судья. — Сначала они будут долго искать родственников и просить их удочерить девочку, если все откажутся, передадут дело властям штата.
— Какая глупость! — вскричал я. — Если это, действительно, так, то я лучше уйду из дома и возьму ее с собой.
— Это тоже не выход, Джонатан, — произнес Гитлин. — Хотя мне кажется, все можно уладить. Только для этого потребуется помощь твоей матери и Джека.
— Для чего?
— Если они согласятся удочерить ее, думаю, я смогу кое-что сделать. Но… Они должны решить этот вопрос сами. В таких вещах мы не имеем власти.
Я повернулся к матери. Она смотрела на Даниэлу, и на ее лице блестели слезы. Подойдя к ней, Джек наклонился к девочке и внимательно посмотрел на нее, словно знакомясь.
— Знаешь, — неуверенно сказал он, — я всегда хотел иметь девочку.
В следующем месяце, сразу после Дня благодарения, мы с Ди-Джеем отвезли отца домой. После первых холодов земля уже подмерзла, и копать было трудно. Оставив рабочих у могилы, мы поднялись на вершину холма, туда, где Джеб принял последний бой. Нашему взору предстало пожарище, на котором в беспорядке валялись остатки дистиллятора. Дойдя до места, где стоял шкаф, я остановился. Казалось, я был здесь вчера, но сейчас от этого места меня отделяла пропасть.
Мы спустились к хижине. Она уже начала разваливаться. Занавески, которыми в свое время так гордилась Бетти, превратились в тряпки, а новая краска осыпалась со стен. Почти все окна были разбиты, и в доме гулял ветер.
Ди-Джей взглянул на меня.
— Вот, значит, где наши корни. Честно говоря, я не знал.
— Этого вообще никто не знал. Я сам ни о чем не догадывался, пока отец не привел меня сюда. Именно здесь я понял, какой он на самом деле добрый, и как я любил его.
Мы вернулись на кладбище. Могила уже была готова, и рабочие, увидев нас, прикрыли ее брезентом и отправились к катафалку за гробом.
Я посмотрел на Дэниэла. Он кивнул рабочим, и те стали осторожно опускать гроб в могилу. Мы с самого начала решили не приглашать священника, поэтому никаких церемоний не было. Когда гроб достиг дна могилы, рабочие вытащили ленты и отошли в сторону, освобождая нам место. Мы подошли к могиле и, мысленно простившись с отцом, бросили по горсти земли. Рабочие стали быстро засыпать могилу. Комья земли глухо ударялись о крышку гроба. Закончив работу, могильщики собрали лопаты и пошли к катафалку.
Мы остались одни. Ди-Джей посмотрел на меня, я кивнул, и он, повернувшись к могиле, тихо сказал:
— Он лежит здесь, в месте, где должен быть.
Моряк вернулся из плавания, охотник с добычей — из леса…
По лицу Ди-Джея скатилась слеза. Я крепко пожал ему руку.
— Прислушайся, Дэниэл, отец говорит с нами.
Мы услышали шепот. Он был похож на шелест листвы:
— Спасибо вам, мои сыновья.