Девушка выслушав ответ командира, положила трубку на телефонный аппарат, молча кивнула нам на дверь, и принялась барабанить своими тоненькими пальчиками по клавишам пишущей машинки.
Через десять минут я вышел из командирского кабинета помощником командира корабля экипажа майора Грибова. Машинистка даже не взглянула на меня, а зря. В свои двадцать один я был достоин много. Видела бы она рельеф мышц, скрытых сейчас военной формой. Знала бы она о том невидимом постороннему глазу потенциале, которым я обладал, возможно и уделила бы мне чуточку больше внимания. Но ни мои густые черные волосы, ни прямой нос и красивые губы не произвели на неё впечатления.
Второй пилот старенького ракетоносца Ту-16, не бог весть какое назначение, но лучшего мне никто не предложил. Долгих четыре года я пролетал в этой должности, скрашивая свою холостяцкую жизнь беспробудными пьянками с друзьями-лётчиками и любовными приключениями с гарнизонными красавицами, среди которых, к моему сожалению, не было командирской секретарши. По слухам, девушка выполняла не только печатные работы на своей машинке, но была талантлива ещё и во многом другом.
Я мог бы пролетать правым лётчиком ещё года три или четыре, но мой командир прослужил в этом гарнизоне слишком долго, так долго, что успел облысеть и располнеть. Он стал похож на старого доброго борова, которого я видел много лет назад у своего деда в деревне, и уже не считал нужным подбирать слова для выражения своих мыслей и чувств. Пологая, что его возраст позволяет ему говорить всё что угодно, он своей бравадой спровоцировал скандал, который дал мне шанс вырваться из порочного треугольника, вместившего в себя карточный стол, чужие постели и весёлые застолья.
Однажды, во время очередной попойки майор Грибов рассказал в кругу друзей политический анекдот. Суть его сводилась к телефонному разговору секретаря партийной организации предприятия и священника близлежащей церкви.
- Батюшка, - сказал парторг, - дай стулья для коммунистов. У меня завтра собрание по плану.
- Не дам, - ответил поп. - Они в прошлый раз на моих стульях слова матерные ножичками нацарапали.
- Ах, так. А я тебе пионеров в церковный хор больше не пришлю, - ответил парторг.
- А я тебе монахов на субботник, - парировал служитель культа.
- А я тебе комсомольцев на крестный ход не дам, - как истинный коммунист не сдавался секретарь партийной ячейки.
Но батюшка имел в запасе козырного туза.
- А я тебе монашек в сауну.
Парторг, помолчав минуту выпалил в трубку телефона:
- А за такие слова, батюшка, ты свой партийный билет на мой стол положишь.
Мы тогда посмеялись над анекдотом от души, а вскоре мой командир стал объектом серьезного разбирательства нашей первичной партийной организации. Открытое партийное собрание большинством голосов коммунистов исключило из партии незадачливого шутника и через короткий промежуток времени его сняли с должности командира корабля. Кто из присутствующих в тот вечер за столом написал на него донос, выяснить не удалось. Я был тогда беспартийным, и подозрения сослуживцев меня миновали.
На следующий день после объявления приказа о снятии с должности майора Грибова меня вызвал на беседу командир эскадрильи. То, что в его служебном кабинете присутствовало всё руководство нашей воинской части оказалось для меня полной неожиданностью.
- Товарищ подполковник, Старший лейтенант Григорьев по Вашему приказанию прибыл, - доложил я.
Я стоял напротив командирского стола, посреди изрядно вытоптанного ковра, и ломал себе в размышлениях голову: "По какому поводу мне приготовлена такая помпезная встреча?" Начальник штаба открыл картонную папку с моей фамилией на титульном листе и задал мне несколько биографических вопросов. Каждый мой ответ он сверил с данными в личном деле. Майор словно желал убедиться, тот ли я человек за которого себя выдаю? А если я вовсе не тот, то не забыл ли я "легенду", с которой был заслан из-за бугра? Очевидно мои ответы совпали с тем, что было написано обо мне в красной папке, потому что закрыв её, он с удовлетворением на лице положил этот секретный документ на стол перед командиром.
Командир эскадрильи опустил на папку обе руки, его ладони накрыли тиснёный на ней герб Советского Союза, обвёл взглядом всех своих заместителей и помощников, сидящих вдоль стен, глубоко вздохнул и сказал:
- Ну что, Григорьев, пришло твоё время. Родина в моём лице и партия, в лице замполита и парторга, решили доверить тебе должность командира реактивного ракетоносца.
От высокопарного слога командирской речи ком подкатился к моему горлу, а он продолжил, делая вид, что не замечает охвативших меня чувств:
- Но есть у нас с тобой несколько нерешённых проблем.
Радость, преждевременно охватившая меня, сменилась чувством тревоги. Я стоял молча, а он сделал паузу для повышения важности своих слов:
- Ты должен мне пообещать выполнить следующие условия: первое, вступить в коммунистическую партию. Это требование ЦК КПСС. Второе, жениться, это тоже требование партии. Пока ты летаешь вдоль вражеских берегов тебя дома должна ждать семья. И наконец третье, но не последнее по важности, прекратить пить спиртное в неимоверном количестве.
Я перевёл дух. Невыполнимых для себя задач я не увидел, поэтому клятвенно пообещал выполнить первые два условия в ближайшие полгода, а бросить пить с завтрашнего дня.
- Почему не с сегодняшнего? - спросил замполит.
- Повышение обмыть надо, товарищ майор, - ответил я под дружный смех присутствующих.
Глава 2
Должность командира корабля вместе с уважением окружающих и незначительным повышением заработной платы принесла с собой большое количество новых обязанностей. Теперь я не мог как раньше на два выходных дня пропасть в кровати у Людки Сальниковой или с опухшим от водки лицом явиться к врачу на предполётный медицинский осмотр. Доктор иногда говорил мне, измеряя давление:
- Григорьев, ты хоть дыши в сторону. От твоего перегара у меня глаза слезятся.
Кончилась беспутная молодость. За день до страшной трагедии, в корне изменившей мою судьбу, я сидел, как и все другие командиры кораблей, на постановке задачи на полеты, назначенные на следующий день. Начальники служб поочерёдно докладывали о том, что нам следует завтра ожидать от погоды, вероятного противника, собственных служб тыла и связи. Всё это меня мало касалось. Из этой информации я почерпнул для себя главное: завтра утром, в восемь ноль-ноль я взлетаю первым и через четыре часа вернусь на базу, а ещё через четыре часа буду пить в офицерском общежитии с друзьями пиво, отмечая своё первое боевое задание. Поэтому, я в сотый раз разглядывал, висевшие на стенах класса подготовки к полётам, плакаты и схемы, и в сотый раз удивлялся чужой безалаберности. На двух десятках плакатов, размером полтора метра на два, были описаны обстоятельства катастроф самолётов Ту-16 за последние десть лет. Почти все они были связаны с ошибками в техники пилотирования или с не верно принятыми решениями. То есть говоря научным языком - с человеческим фактором. Я усмехнулся: "Меня так просто в сопку не заведёшь. Я себя убить никому не позволю. Недаром мне в двадцать пять лет доверено лететь на боевое дежурство к Алеутским островам".
Я летал туда много раз, будучи правым лётчиком, но тогда в мои обязанности входило лишь одно - ни во что не вмешиваться. Сейчас обстановка изменилась. На мне лежала ответственность за подготовку экипажа к выполнению полетного задания. Но я измениться не смог. В душе я так и остался разгильдяем. Всего лишь один час уделили мы реальной подготовке к полету вдоль американской границы. Мне следовало поработать над документами регламентирующими летную работу подольше, и ещё я должен был проверить готовность каждого из членов моего экипажа. Но к нам подошли более опытные пилоты из других экипажей, и мы отправились в гарнизонный спортзал играть в волейбол. Последние два часа того рабочего дня мой экипаж провел за карточным столом, закрывшись в кабинете врача. Доктор повесил на обитую технической ватой, а сверху чёрным дерматином, дверь своего кабинета табличку: "Не входить. Идёт осмотр больного" и наши ликующие, а порой негодующие возгласы не были слышны никому.