* К этой фразе Маркс на своем экземпляре воспоминаний П. Анненкова сделал на полях следующее замечание на французском языке: "Я писал совершенно обратное тому, что он мне приписывает относительно Фурье! Именно Фурье первый осмеял идеализацию мелкой буржуазии". Более точный перевод данной фразы и всего отрывка из письма Маркса см. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 27, с. 411. Ред.
Книга "О политической экономии", упоминаемая Марксом в письме, есть, как полагаю, последний его труд "Капитал", увидевший свет только недавно. Признаюсь, я не поверил тогда, как и многие со мной, разоблачающему письму Маркса, будучи увлечен, вместе с большинством публики, пафосом и диалектическими качествами прудоновского творения. С возвращением моим в Россию, в октябре 1848 года, прекратились и мои сношения с Марксом и уже не возобновлялись более. Время надежд, гаданий и всяческих аспирации тогда уже прошло, а практическая деятельность, выбранная затем Марксом, так далеко убегала от русской жизни вообще, что, оставаясь на почве последней, нельзя было следить за первой иначе, как издали, посредственно и неполно, путем газет и журналов.
Впервые опубликовано в журнале "Вестник Европы", СПб , 1880, апрель, кн. 4
Печатается с незначительными сокращениями по тексту книги: Русские современники о К. Марксе и Ф. Энгельсе. М., 1969
* К. Маркс и Ф. Энгельс. "Немецкая идеология". Ред.
10
Г. А. Лопатин о своих встречах с Марксом 326
Герман Александрович познакомился с Марксом в первую свою "эмиграцию" в 1870 году. В России он был тогда студентом-естественником. Но молодежь того кружка, с которым он сблизился, живо интересовалась социальными и экономическими вопросами. Первое упоминание о Марксе, как "нашем учителе", они нашли у Лассаля, и выписали сначала "Zur Kritik" *, а потом и первый том "Капитала" на немецком языке. В кружке скоро возникла мысль о русском переводе этого первого тома, и все встречи Германа Александровича с Марксом, в сущности, были связаны с этим замыслом.
Принужденный бежать из России и поселившись в Париже, Герман Александрович становится членом Интернационала (секции "изучения социальных наук") и здесь сталкивается с эльзасцем Келлером, который, владея как немецким, так и французским языком, явился одним из первых пропагандистов марксизма среди французской молодежи. Вскоре судьба закидывает Лопатина в Лондон. При отъезде из Парижа он получает поручение доставить книгу семье Маркса. И вот 20-летний юноша переступает порог уже маститого тогда 52-летнего ученого. Но чуть ли не с первого же "визита" проводит у него почти весь день, и вскоре, обласканный семьей, бывает у них запросто, как "свой", - хотя и не умеет толком изъясняться ни на одном из тех многочисленных наречий, которыми владела семья Маркса...
* К. Маркс. "К критике политической экономии". Ред.
Первая черта, отмечаемая Германом Александровичем в Марксе, - это полное отсутствие той профессорской складки, которая сказывается у столь многих "знаменитостей" в обращении с молодежью и вообще "простыми смертными". "Железные" сарказмы Маркса отмечались его биографами, направлялись лишь против
11
"врагов". В беседе с "другом" были блестки иронии, была добродушная усмешка, - но ничего расхолаживающего, "железного" не чувствовалось. А главное - всегда сам Маркс весь отдавался своей мысли по существу, и беседа шла именно так - по существу предмета, и если собеседник им серьезно интересовался, то устанавливалось как бы равенство в отношениях, безотносительно к рангам и степени обладания предметом. (У Фридриха Энгельса, по замечанию Германа Александровича, эта черта не так была заметна.)
Живой, обширный, вечно деятельный ум Маркса, по выражению Лопатина, действовал на собеседника, как кремень на огниво; он вызывал к жизни в уме собеседника идеи, которые, быть может, остались бы иначе под спудом. Уходя от Маркса, люди сами иногда удивлялись, что, по-видимому, подсознательным процессом мысли, уже раньше успели подумать по иным вопросам - без собственного ведома...
Иногда старый ученый брал юношу с собой на послеобеденную прогулку. Ходили в отдаленные концы Лондона. Беседа не прерывалась ни на секунду. Самые разнообразные темы входили сюда: и мировая литература, которую Маркс не по-дилетантски, а серьезно, изучал на всех "двунадесяти" языках, которыми владел в совершенстве; и история, не только фактической и прагматической своей стороной пристально изученная Марксом, но даже в области всяких анекдотов и "сплетен..." Маркс все знал и из всего извлекал ценные выводы. Что же говорить о годах и эпохах, им лично пережитых: тут его осведомленность в области общественных и политических фактов, как и в области лично биографической, была совершенно исключительною.
Сам редкостный полиглот, Маркс добродушно относился к затруднениям своего собеседника, когда тот ни на одном из трех иностранных языков, которыми одинаково плохо тогда владел, не умел выразить своей мысли и прибегал к мимике, к методу экологии и к "щелканью пальцами", - тому вечному жесту людей, когда они не находят нужного слова.
Однажды в такой момент Маркс остановился и, как довольный осенившей его мыслью, посоветовал:
- Да говорите вы на латинском - это же лучше всего!
12
И был очень удивлен и огорчен, узнав, что русские студенты, окончившие классическую гимназию, не умеют изъясняться по-латински.
Принявшись за перевод I тома "Капитала", Лопатин долго сидел над первыми главами. Метафизическая терминология его очень затрудняла, и он высказал Марксу, что для русского читателя эти главы могут послужить препоной, могут охладить к книге... Маркс посоветовал начать перевод с III главы, обещая переделать первые две для русского перевода. (Эта переделка, как известно, вскоре пригодилась для первого французского издания "Капитала" 328.) * Русский же перевод был прерван: Герман
13
Александрович получил известие от друзей, что можно освободить из каторги Н. Г. Чернышевского, - и научная работа сменилась революционным приключением, подвигом, приведшим к аресту и тюрьме, новому бегству и т. д. и т. д.
* Г. А. Лопатин отмечает, между прочим, как курьез, "европейскую практичность" Маркса, несколько дивившую привыкшего к русским нравам юношу. Относительно земельной ренты Г. А. однажды высказал мысль, что эта тема должна быть развита, что в 1-м томе она далеко не исчерпана, и поставил Марксу целый ряд вопросов Маркс, вставив стеклышко монокля в правый глаз, пристально и усмехаясь посмотрел на юркого собеседника:
- А как, вы полагали бы, следует углубить этот вопрос? Лопатин высказался.
- Ну, все это вы найдете во II-м томе... (Прим. корр.)
В работе принимали участие Любавин и Даниельсон (Николай - он), которому, как известно, и принадлежит первый законченный перевод "Капитала" (работа Лопатина была использована Даниельсоном, о чем он и говорит в предисловии) 330. Герман Александрович отмечает, что при упоминании о Чернышевском Маркс каждый раз высказывал свое уважение к нему как к революционеру и очень ценил его как экономиста.
Отношение Маркса к русскому революционному движению того времени было, конечно, сочувственное. По выражению Лопатина, он соединял с научной объективностью дух подлинного революционера. Каждый террористический акт, не находя в его миросозерцании теоретического оправдания, - глубоко волновал его и встречал живое сочувствие. В этом Лопатин мог убедиться при встречах во время старого своего бегства из России, в конце 70-х годов, когда начался народовольческий террор.
Остановлюсь на известном письме Маркса к Михайловскому по вопросу о возможности для России миновать капиталистическую стадию развития...
Письмо это было передано именно через Лопатина. Он дает такие комментарии к нему. В беседах Маркс допускал известное уклонение от европейского пути развития, если бы революционерам путем политического переворота удалось осуществить радикальную аграрную реформу. Иначе дело должно пойти тем же путем, что и у прочих грешных наций.
Лопатин настаивает, что слово Profanen должно быть переведено именно так...
Упоминая о своей "карьере" в Германии, Маркс часто говорил, что буржуазные экономисты "замолчали на смерть" (todtschwiegen) его сочинения, и очень радовался интересу к нему, проявленному в России.