Г-жа Шак была в равной мере образованной и смелой женщиной, с добрым сердцем, открытым всем угнетенным, всем женщинам и рабочим. Сначала она выступала в Германии в защиту гражданских прав женщин, но уже тогда с социальным уклоном. Вскоре ее больше всего стал интересовать вопрос о проституции и спасении ее жертв. Это, естественно, привело ее к необходимости заняться плачевным положением работающих женщин и девушек. Когда в 1882 г. в Берлине создавались первые союзы работниц, они стали полем деятельности г-жи Гийом-Шак. Она основала журнал "Die Staatsburgerin" для защиты прав работниц. Она выступала на этом поприще так энергично, что в 1886 г. полиция запретила "Die Staatsburgerin", распустила союзы работниц, арестовала ряд руководительниц движения.
Тогда г-жа Шак посчитала, что прежнее поле деятельности пока что закрыто для нее. Она отправилась в Лондон, обратилась ко мне, как к редактору "Neue Zeit", и я представил ее Энгельсу, где живая, энергичная женщина стала вскоре желанным гостем [...]
Из других немцев, проживавших в Лондоне, с 1885 по 1889 гг. у Энгельса чаще всего можно было увидеть д-ра Освальда.
Андреас Шёй зашел за все время моего пребывания только два раза, да и тогда лишь по моей инициативе.
245
Некоторое время, зимой 1886-87 гг., моя жена и я вели хозяйство совместно с Шёйем и его дочерью.
У него и с его помощью я познакомился с гораздо большим количеством английских социалистов, чем у Энгельса. Наибольший интерес среди них вызвали у меня Уильям Моррис и Дж. Б. Шоу, оба были в очень близких отношениях с Шёйем. Тогда Шоу не был еще великим драматургом, а выступал как музыкальный критик в различных газетах, и при этом, правда, был весьма энергичным и авторитетным социалистическим пропагандистом.
Наряду с названными был еще один русский, проживавший в Лондоне и часто принимавший участие в воскресных встречах у Энгельса. Он был весьма желанным гостем. Это был бывший русский офицер, Сергей Кравчинский, рано присоединившийся к революционному движению своей родины и уже в 1872 г. основавший в Петербурге пропагандистскую группу. После участия в различных крестовых походах в Герцеговине (1875), в Италии (1877)508 он развернул в конце концов в 1878 г. бурную террористическую деятельность в России. В августе этого года ему удалось заколоть кинжалом на улице генерала Мезенцева, шефа тайной полиции, с чьего ведома политические заключенные подвергались жестоким издевательствам. Кравчинский был вынужден бежать, надеясь, что скоро сможет вернуться, но после марта 1881 г. в России для революционеров сложилась такая неблагоприятная обстановка, что о возвращении нечего было и думать. И поэтому отныне Кравчинский вынужден был оставаться за границей и ограничиться писательской деятельностью. Он писал под именем Степняк сначала в Италии, где издал свое самое известное произведение "Подпольная Россия", потом в Англии, где скоро получил признание как писатель со стороны не только русских эмигрантов, но и британских читателей. При этом он всегда действовал в интересах своего дела - свержения русского самодержавия.
Ничего удивительного, что Энгельс высоко ценил общение с этим борцом. Он был энергичен, спокоен и сдержан. Но если он говорил, это всегда было значительным. Он стоял намного выше своего боевого товарища Льва Гартмана.
246
Еще реже, чем русские, посещали Энгельса гости из других стран. Из Франции лишь от случая к случаю приезжали супруги Лафарг; реже всего бывали у Энгельса посетители из Австрии[...]
Зато у него регулярно появлялся Пауль Зингер, которого приводили в Англию поездки по делам фирмы, изготовляющей пальто, компаньоном которой он был. Как человек достойный любви, готовый на жертвы, смелый, причем без всякой позы, революционно настроенный, но трезво оценивающий обстановку, враг всяких громких слов, пылкий и остроумный, он всегда был в высшей степени желанным гостем. Сначала Энгельс относился к нему с недоверием, как к простому обывателю, но вскоре смог оценить его. Он превосходно подходил к нашей компании. С особым интересом встречались его сообщения о внутренних вопросах немецкой политической жизни. Мы узнавали от него много важного, о чем не писали газеты. Как бы много мы не узнавали из переписки с Бернштейном, Бебелем и Дицем, но личная беседа воссоздавала более полную и живую картину.
Однажды (1886) приехал и Либкнехт, чтобы вместе с Тусси и Эвелингом совершить агитационную поездку по Соединенным Штатам. Он был в высшей степени привлекательным и сердечным человеком: прост и непритязателен, при этом умный собеседник, которому довелось многое пережить и за многое бороться.
Но Энгельс ценил его как корреспондента и тактика намного меньше, чем Бебеля, который, к сожалению, не приезжал в Лондон во время моего пребывания там.
Впервые опубликовано в книге: Kautsky К. Aus der Fruhzeit des Marxismus. Wien, 1935
Печатается с сокращениями по тексту книги: Friedrich Engels' Briefwechsel mit Karl Kautsky. Wien, 1955
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
ЛЕОНАРД ТАУШЕР
В годы исключительного закона против социалистов
Бурной, грозовой ночью - это было под новый, 1880 г.[...] - я в сопровождении группы верных друзей приехал на вокзал в Аугсбурге и сел в поезд, чтобы отправиться в Швейцарию. Там мне предстояло начать новую жизнь. Полиция разгромила все наши организации, уничтожила нашу типографию и нашу газету "Volkswille", а тем самым лишила меня источников существования [...]
Само собой разумеется, что и в Швейцарии я вскоре стал заниматься агитационной деятельностью. Одной из наших первых задач было создание в Швейцарии организации немецких социалистов в целях поддержки движения в Германии [...]
В то время Швейцария кишела немецкими шпионами [...] Разоблачение провокаторов, предъявление нашими товарищами в рейхстаге доказательств их предательской деятельности натравило на нас всю бисмарковскую свору. Бешенство ее достигло апогея, когда в последнем номере журнала "Roter Teufel" был помещен рассказ о старом фельдфебеле, которого Бисмарк, скрывший якобы смерть кайзера, облачил в императорский мундир и в таком виде показывал народу, чтобы дольше удержаться у кормила правления.
Но это было уже чересчур. Бисмарк потребовал нашей высылки и не встретил сопротивления в швейцарском Союзном совете.
В один прекрасный майский день 1888 г. мы в сопровождении цюрихского полицейского комиссара были доставлены на французскую границу.
После ночного путешествия, во время которого мы мерзли, как собаки, так как французские вагоны не отапливались и были устроены крайне примитивно, мы ясным солнечным утром прибыли в Париж. [...]
248
Мы посетили места, где лилась кровь наших товарищей в дни Коммуны, осмотрели другие главные достопримечательности, побывали и на поле битвы при Шампиньи, где немцы и французы, не причинившие при жизни друг другу ни малейшего зла, убивали один другого, а теперь мирно покоились бок о бок в большой братской могиле 510.
Вся наша политическая деятельность в Париже ограничилась одним моим докладом в немецком клубе. Затем мы отправились в Лондон.
Какой контраст - после смеющегося, солнечного Парижа мрачный Лондон, с его сотнями тысяч дымящихся труб, закопченными домами и улицами, с его гнетущим туманом, заставлявшим нас часто целыми днями работать при лампе! Мне вначале показалось, что я прибыл в обиталище трубочистов.
Но и Лондон имеет свои прелести: великолепные парки, памятники архитектуры, научные сокровища, Темза с ее судоходством и гигантскими доками и т. д.
Тот, кто привыкает к этой жизни мирового города, только с трудом может с ней расстаться. Со мной, по крайней мере, это было так.
Наш вождь Фридрих Энгельс принял нас самым сердечным образом. Он, как и скончавшийся более года тому назад ветеран партии Лесснер, пришли нам на помощь и советом и делом.
Лесснер был неутомим в поисках подходящего помещения для нас. Вскоре мы устроились в северной части Лондона, и свинцовые солдаты Гутенберга стали строиться, буква к букве, для борьбы за свободу немецкого пролетариата: "Sozialdemokrat" снова стал выходить так же регулярно, как и раньше в Цюрихе. Итак, Бисмарк дал маху. Сюда, через Северное море, его рука не доставала.