Тем из нас, кто не знал английского языка, приходилось вначале, конечно, туго. Я, к счастью, еще в Цюрихе, имея уже за плечами 46 лет, начал учиться английскому языку, так как травля против нас внушала неуверенность в будущем. Правда, это вызвало тогда добродушное замечание со стороны одного из моих друзей, живущего теперь в Берлине:
- Как это ты, старая кляча, еще умудряешься учить английский язык?
А теперь я только мог радоваться этому. Мне надо было лишь приучить свой слух к английской речи. Для этого я ходил по театрам, слушал по воскресеньям ораторов в парках и посещал собрания "Армии спасения".
Часы, проведенные мной с Фридрихом Энгельсом, незабываемы.
Когда по воскресеньям я сопровождал его во время послеобеденных прогулок по Риджентс-парк, он рассказывал мне о своем участии в революции 1848 г. Перед моим мысленным взором вставала трусливая немецкая буржуазия, которая пыталась делать революцию в белых перчатках, которая из страха перед рабочими бросилась в объятия полиции и сама разрушила баррикады, воздвигнутые в начале событий. Но я представлял себе также и таких стойких людей, как Филипп Беккер и другие, которые выдержали борьбу до самого конца и даже в изгнании, в условиях жесточайшей нужды не утратили веры в новое победоносное восстание немецкого народа.
Раз уж я упомянул о нашем Беккере, то должен добавить, что на склоне лет у него в доме частенько царила нужда. Но он никогда не терял юмора и еще в одном из своих последних новогодних поздравлений писал мне:
"Не бранись, если бездельники не хотят идти вперед. Зажги у них сзади пучок соломы. Тогда они засеменят дальше".
Наши товарищи, деятели 1848 г., были могучими, полными сил людьми, и ничто не было им более ненавистно, чем бабьи жалобы по поводу преследований или неудач. Некоторым эмигрантам Коммуны, думавшим, что борьба за дело пролетариата есть нечто вроде легкой прогулки, приходилось выслушивать жестокие истины от нашего друга Энгельса.
И тот же Энгельс умел быть очень мягким. Как часто видел я его в кабинете ползающим на четвереньках, в то время как маленький мальчик его племянницы * восседал на нем верхом.
После целого дня напряженной умственной работы лучшим отдыхом для него было провести веселый вечер
* - Мери Эллен (Пумпс) Берне. Ред.
250
в кругу друзей. Когда нас приглашали к нему по случаю дня его рождения, или на рождество, или на пасху, было всегда очень весело. Чем больше мы веселились, тем больше это радовало нашего "Генерала" (это слово произносилось на английский манер - "Дженерал"), как мы называли Энгельса.
Меня интересовали взгляды Энгельса на современное движение в пользу трезвости. Я не могу вспомнить, чтобы он когда-либо высказался за воздержание от употребления алкоголя. Напротив, часто сидя за пивом, он говорил мне: "Пей, баварец, баварцы всегда испытывают жажду". От нашего старого Филиппа Беккера я также знал о его умении не пьянеть, о том, что на наших пирушках в Цюрихе он не уступил бы никому из нас, даже будучи на седьмом десятке. Он мог также рассказать о "полунощных бдениях", которые устраивали в Женеве эмигранты - участники революции 1848 г.
Наконец закон о социалистах был с позором отменен 150. Когда-то всесильный "железный канцлер" * был более ни на что не способен и мог лишь, создавая шум, тащиться за государственной телегой.
"Sozialdemokrat" выполнила свою задачу, и мне надо было подумать о своем будущем. После недолгого размышления я сообщил своим друзьям, что, несмотря на приказ об аресте, повсюду следовавший за мной, я хочу вернуться в Германию и стать в ряды своих товарищей.
Энгельс не советовал мне возвращаться. Он говорил:
- Увидишь, пруссаки посадят тебя под замок!
Однако я был того мнения, что в худшем случае это обойдется мне самое большее в два года тюрьмы, а такой срок я еще смогу отсидеть.
Итак, в канун народного праздника 1890 г., в 10 часов вечера я приехал в Штутгарт, где получил место корректора у товарища Дица, выпускавшего ежедневную газету "Schwabische Tagwacht".
Впервые опубликовано в княге: Illustrierter Neue Welt-Kalender fur 1912. Hamburg, 1912
Печатается с сокращениями по тексту книги
Перевод с немецкого
* - Бисмарк. Ред.
КОНРАД ШМИДТ
Воспоминания о Фридрихе Энгельсе 512
Я мало что мог бы сообщить, так как мне довелось общаться с ним лишь в течение нескольких месяцев, но и это немногое имело для меня незабываемое значение, что свидетельствует о сущности и личном влиянии этого человека.
Когда я приступил в университете к изучению политической экономии, то с самого начала взялся за Марксов "Капитал", который я читал с огромным интересом, хотя понял далеко не все. Прежде всего, для меня, выросшего под влиянием кантовской философии, остались непонятными заключенная в "Капитале" суть "материалистического понимания истории" и обоснование социализма с помощью такого взгляда на историю. Профессора политэкономии, которых я слушал, тем более не имели ни малейшего понятия об этой связи, поэтому у меня укоренилось - и по сию пору еще не совсем исчезнувшее из официальной литературы - мнение, будто Маркс вывел социализм в известной степени философским путем из своей теории стоимости. С помощью этой теории стоимости доказывается присвоение прибавочной стоимости, эксплуатация рабочего класса капиталом, а тем самым и несправедливость существующего экономического строя и необходимость его социалистического преобразования. Докторские диссертации по социальным вопросам нередко претендуют на "объективность", которая при внимательном рассмотрении оказывается по большей части всего лишь самонадеянным умничаньем. Так, во всяком случае, вышло с моей диссертацией: я взял различные теории заработной платы, сконструировал социалистическую теорию заработной платы, которую затем и опроверг при помощи благожелательной критики. Основной идеей было предвзятое философское
252
суждение, что Маркс выводит социализм из своей теории стоимости. Я же тщился доказать, что этот вывод не непреложен. Короче, это была борьба против мною самим же построенных ветряных мельниц!
После экзаменов мне представилась возможность поехать на несколько месяцев в Лондон. Я также надеялся поговорить там с Энгельсом и, будучи совершенно с ним незнаком, послал ему эту самую диссертацию, о коей я, разумеется, был очень высокого мнения. У Энгельса, которому в ту пору было 67 лет, хватило терпения и любезности в подробном письме разобрать мое "опровержение", указать мне на мои погрешности (поначалу, конечно, без успеха) и самым дружеским образом пригласить меня посетить его: тогда мы, мол, еще поговорим по этим вопросам.
Всем, что я привез из Лондона домой и что содействовало моему дальнейшему развитию, я обязан ему. Я был очарован им с первой же встречи у него на квартире. В нем не было и в помине тех слабостей, которые так легко уживаются с большими достоинствами. Ни капли ученого педантизма, важной и надменной сдержанности, ни того тщеславия, которое подобно тени следует по пятам за славой. Этот 67-летний человек вышел мне навстречу веселый и оживленный. Его хорошее настроение, казалось, еще улучшилось от того, что я курил и пил. О моей работе речи больше не было; он, как видно, не очень-то любил дискуссии и спокойно предоставил мне следовать и дальше своим путем. Но зато он пригласил меня бывать у него, и я воспользовался этим дозволением со всем бесстрашием молодости. Раз в неделю или в две я направлялся вечером к его дому, расположенному на северо-западе. У Энгельса было слабое зрение, поэтому врач запретил ему читать при искусственном освещении; так что я был вправе предположить, что мои посещения, во всяком случае, не помешают ему работать.
Незабываемые часы провел я у камина, слушая его. Меня не переставал удивлять колоссальный объем его знаний, которыми он легко и охотно делился со всяким, кто хотел его слушать. Политика, история, военное дело, лингвистика, право, партийные воспоминания, литера
253
тура, естествознание, философия - все затрагивалось в его блестящих высказываниях; и вот около полуночи я, с огромным грузом совершенно новых впечатлений, исполненный благодарности и счастья, пускался обратно в свой трехчасовой путь домой. На другой день я записывал самое существенное из этих бесед, и как часто в последующие годы я перечитывал эти заметки! Еще и поныне веет на меня чудесной свежестью и счастьем от этих строк, напоминающих о прекрасных временах.