Еще одна черта: порой он казался человеком, внутренне очень одиноким, до тоски, до «сиротства», так он это называл. Живя на людях, всегда окруженный толпой друзей, всегда — центр и душа любой компании, «всюду званый гость, всюду в стенку гвоздь», он часто уставал от общения, уходил в себя. Но — парадокс — при этом физически и даже метафизически он не переносил долгого одиночества.
Меня поражало — до какой же степени мало он заботился о популяризации своего песенного творчества! Создал песню, попел друзьям — и отпустил: пусть живет. Бросал, терял, легко забывал свои песни. Как в животном мире некоторые звери не заботятся о своем потомстве. Это была его принципиальная позиция — некогда и незачем транжирить себя на такие пустяки. Пусть потом другие дотянут, найдут нужные ходы, опубликуют, издадут. Словом, доделают за него черновую работу по «популяризации». Его дело — создать. Об этом он написал еще в 34 года, в песне «Памяти Джо Дассена»:
Помню еще, что Николай очень боялся своего «поэтского», как он говорил, рокового рубежа — 37 лет. Мистически боялся, много говорил об этом, с напряжением ждал 38-летия. Этот свой день рождения Коля встретил у нас дома. Праздник вышел тихий, домашний. Я тогда написал ему стихотворное посвящение: «Ну, вот и прожита зима — та, что ты ждал, тридцать седьмая», а Коля в ответ — песню «38-й день рождения». Это было 1 декабря 1984 года. Зима тогда стояла лютая. А в Коле жила стойкая привычка сносить все легко, не замечая — голод, холод, долгую ходьбу, скитания по людям, усталость. Да он словно и не уставал — во всяком случае, виду не показывал. В нем много было горячего азарта, вкуса к жизни, смака во всем — в творчестве, в дружбе, в делах, в поступках…
«Придут друзья меня спасать»
Общение с Шипиловым трудно представить вне общения с его друзьями. Талантливый человек всегда притягивает к себе других талантливых людей. Самые разные и яркие личности сопровождали Николая по жизни. В те далекие 80-е годы мне посчастливилось пообщаться лишь с некоторыми — с Иваном Овчинниковым, Люсей Печенкиной, Валерием Малышевым, Михаилом Евдокимовым, Сергеем Лыкошиным, Ларисой Барановой-Гонченко и другими интереснейшими людьми, на которых Шипилову везло. Когда я попытался проанализировать — был ли среди его друзей хоть один бездарный и ничтожный человек, то не вспомнил ни одного. Каких только типажей вокруг него не крутилось, но скучных, неинтересных или подлых людей в его окружении просто не было.
Речь совсем не идет о дружбе с «особенными», «избранными» — даже намека на элитарность в Шипилове никогда не было. Речь о другом — о даре пробуждать в других лучшее. Особое творческое силовое поле вокруг него ощущалось предельно явственно. Николай настолько заражал людей энергией своего творческого начала, что они тоже вдруг начинали писать, петь, рисовать, сочинять музыку. Конечно, это влияние чаще всего было невольным, Коля не ставил перед собой задач быть жизненным наставником или литературным гуру — он воздействовал на человеческие сердца и умы одним своим присутствием. Конечно, если его кто-то просил совета или помощи, то он охотно откликался на просьбу и показывал, что умел, как это было со мной, когда он делился секретами гитарной техники. Просто его увлеченность, заряженность творческой силой сама по себе передавалась людям. Не зря же столько известных людей называют его своим крестным. Помню, как он убеждал мою сестру: «Ты могла бы делать классные авторские программы на телевидении. У тебя должно получиться!» Он так увлек Марину этой идеей, что они вместе написали сценарий и сделали передачу на новосибирском ТВ о живописи моей мамы, художницы Лилии Ключниковой. Передача прошла и очень всем понравилась, а моя сестра спустя годы действительно пришла на ТВ и стала делать авторские программы.
Когда Коля видел в человеке проблески таланта, он буквально наставлял его на творческую стезю, подталкивал к активным шагам. Так было и с Мишей Евдокимовым. По сути, прежде всего благодаря Коле реализовался этот талант. Коля подсказал ему творческий метод — не выдумывать «жанровых» сатирических сюжетов, как это было принято, а просто показывать характеры своих сельчан — и это сработало на все сто, сразу же выделив Евдокимова из числа других пародистов. Кроме того, Коля подтолкнул Михаила к переезду в Москву, прямо заявив ему: в Новосибирске ты никогда не реализуешься! Помог он Евдокимову в Москве и конкретными делами, познакомив его с влиятельными людьми — к которым по своим проблемам сам он, кстати, никогда не обращался. Миша же воспользовался советами и связями и быстро пошел в гору.
Тайна дара
Коля был художником до мозга костей, художником в каждом проявлении и поступке, и саму его личность нельзя понять в отрыве от его огромного природного таланта. Все, кто знал Шипилова, могут подтвердить, что он был талантлив не только литературно и музыкально — это был человек, одаренный во многих отношениях. Например, он прекрасно рисовал — и карандашом, и красками. Особенно ему удавались портреты, он блестяще передавал характер человека. В Новосибирске мы видели рисунки, сделанные карандашом и ручкой. На вечере памяти 1 декабря 2006 года в Союзе писателей России перед нашими глазами предстали и очень интересные живописные работы Коли. За те годы, что мы с ним не виделись, он очень вырос и как рисовальщик.
Удивительной была и шипиловская музыкальность. Его сознание было наполнено звучащими мелодиями, они жили в нем, и он легко, без труда превращал в песни не только свои тексты, но и любые понравившиеся ему стихи. На наших глазах он положил на музыку стихи Пушкина, Брюсова, Цветаевой, современного поэта Александра Ибрагимова. В истории русской литературы было немало поэтов, поющих свои стихи, включая любимого Колей Рубцова. Но я убежден, что Шипилов — один из самых сильных и ярких песенных поэтов. Кстати, сам Николай не раз говорил нам, что его песни — это в определенном смысле продолжение традиции гусарских песен Дениса Давыдова. Потому, слушая Колину песню «Вальтрапы алые гусар», посвященную событиям 1812 года, я всегда вспоминаю о Давыдове. Хотя мне кажется, что шипиловская песенная лирика глубже, разнообразнее и сильнее. Помимо гитары, Коля свободно играл на фортепиано, баяне, гармошке и мог мгновенно подобрать любую мелодию, притом что никогда профессионально не учился музыке и ни при какой погоде не владел нотной грамотой. Помню, как он поразил всех нас исполнением «Полонеза» Огинского — он мигом подобрал его на фортепиано. Мелодии шипиловских песен в профессиональной музыкальной аранжировке представляли бы собой самоценную и очень интересную музыку. Высокую оценку Шипилову-композитору давали такие музыканты, как известный поэт-песенник Михаил Ножкин, руководитель Всероссийского хора «Пионерия» Петр Струве, эстрадный певец Дмитрий Маликов и многие барды — Александр Дольский, Олег Митяев, Юрий Кукин, Юрий Лорес, Сергей Матвеенко.
Однако самое главное и сокровенное в творчестве Коли, на мой взгляд (подчеркиваю, что это субъективная оценка), заключается даже не в высоком качестве прозы и музыки. Он прежде всего был очень большим поэтом. Речь не о том, что его поэтический дар выше прозаического (сам он, кстати, так не считал), а о том, что он был поэтом по складу личности, души, мышления. Страстным, чутким, порывистым, внимательным, всегда подключенным к какому-то небесному источнику, всегда готовым как бы «поймать» свыше строку, рифму, мелодию. Его способность улавливать тонкие токи бытия, составляющие тайную сущность поэзии, была просто поразительной. Кстати, и чисто психологическая сенситивность, интуитивное умение чувствовать и понимать, что о нем думают другие люди, была у него от природы очень мощной. Я не раз замечал, как он буквально читал мои мысли и мысли других людей, и на все вопросы загадочно улыбался и отшучивался. Часто говорил: «Просто у меня бешеная интуиция!»