Докладом я упрочил свое положение в полку, и пьяная компания Федорова мне уже была не страшна. Завязывались более тесные связи с офицерами Генерального штаба, главным образом участниками войны с Японией. Одним словом, я был уже не просто «момент» (как называли в строю офицеров Генерального штаба), а командир, который вынес кое-что свежее и здоровое из академии.
Время шло незаметно. Наступил 1911 год. Прошли выборы в суд общества офицеров, и я оказался членом этого суда.
Два часа ежедневно по вечерам я посвящал чтению новых книг по тактике, а их выходило много, особенно по русско-японской войне: отчет Куропаткина, тема официальной истории войны. По разным источникам я детально прорабатывал Мукденскую операцию.
Помимо строевых занятий приходилось проверять и хозяйство. То проверишь ротного каптенармуса и сидишь за пересчитыванием хранящихся в ротном цейхгаузе шапок, мундиров, шаровар, сапог, котелков, то берешь на дом книгу каптенармуса и просчитываешь припек и недопек. Нужно было проверить работу ротной сапожной мастерской, чтобы вовремя чинилась солдатская обувь, а также заглянуть в плотницкою, где готовили обстановку для роты: столы, скамейки, тумбочки и табуретки.
Начальников в Ташкенте жило много, и все они посещали роту: то осматривала помещение санитарная комиссия от окружного санитарного управления, то от военно-инженерного управления. Смотрели, в порядке ли содержится шанцевый инструмент, штаб-офицер проверяет содержание и уход за винтовками, экзаменуя в то же время унтер-офицеров и стрелков в знании правил ухода и чистки винтовок. За все, конечно, отвечал ротный командир.
Дело приближалось к весне. Нужно было отчитаться за подготовку молодых солдат. Тут же проверяло строевое начальство. В роту прибыл начальник 1-й Туркестанской стрелковой бригады генерал-майор Генерального штаба Воронов со своим начальником штаба Рычковым. Очень вспыльчивый, Воронов быстро реагировал на непорядки, что называется петушился. Вот тут я и познал, на чем держался наш командир Федоров. Для начальства важно было, чтобы подчиненный быстро давал ответы, не задумываясь над их содержанием. Около роты я приказал выкопать широкий ров небольшой длины, наполненный водой, и через него заставлял стрелков прыгать. С точки зрения санитарии такой ров не был, конечно, желательным. Обойдя 5-ю и 6-ю роты, начальник бригады, чем-то рассерженный, подошел к моей роте. Я представился и последовал за сопровождающим генерала командиром полка. «Это что за мерзость?» — спросил Воронов, указывая на ров. Не успел я выдвинуться вперед и доложить о назначении рва, как полковник Федоров тут же ответил: «Для поливки деревьев, ваше превосходительство». А так как в Туркестане дерево — это все, то никаких возражений со стороны генерала не последовало, а я подумал: «Вот так находчивость!» Обход роты прошел благополучно.
Не так случилось с корпусным командиром, которым был тогда старый генерал от кавалерии Козловский. Строевой командир, не кончавший никаких академий, участник турецкой войны, он не любил нашего командира полка. Приезд Козловского в батальон застал роты за изучением уставов, в частности Устава внутренней службы. Когда генерал подошел к моей роте, его взгляд упал на стрелка, черемиса по происхождению. «Словесность» туго давалась этому стрелку. «Скажи, братец, кто у вас командир полка?» — спросил командир корпуса. Вскочил стрелок, захлопал глазами и залепетал: «Так что его высокоблагородие…» — и дальше, повторяя то же самое, не двинулся с места. «Ты не волнуйся, — успокаивал его Козловский. — Посмотри на нас и покажи командира полка, ведь ты его часто видишь в казармах?» Стрелок, никогда не видавший в роте командира полка, не мог его показать, а корпусной командир продолжал его стыдить, говоря, что нельзя не знать командира полка, который ежедневно бывает на занятиях. Конечно, Козловский отлично знал, что именно Федоров не бывает на занятиях, и здесь, что называется, «отвел душу», вежливо показав Федорову все его нутро. В 1912 году он по возрасту ушел в отставку и уехал из Ташкента. В 1922 году, когда я был помощником начальника Штаба Красной Армии, секретарь доложил, что меня желает видеть бывший генерал Козловский. Оказывается, мой бывший корпусной командир пришел за советом. Он преподавал тактику в Московской кавалерийской школе и начал глохнуть: не слышит, что спрашивают курсанты, — вот и хочет уйти на пенсию… Это была последняя встреча с замечательным человеком, который не оказался на стороне белых, а начал учить кавалерийскому делу красных курсантов.