добросердечного. «Сам господь послал мне спасителя, — говорил Тарас, — без Бутакова я
бы погиб, а так, проведя два года в обществе этого человека, я привык к своей беде». После
экспедиции Тараса перевели в Оренбург, а потом заперли в Новопетровском укреплении, где
он и пробыл, пока его не освободили. Из своей жизни в Новопетровском Тарас рассказывал
мне один такой случай: «Иду, — говорит, — по улице, встречаю офицера; надо шапку снять,
а я что-то задумался и снял шапку не той рукой, которой положено по «Уставу», — за это
меня, раба божьего, под арест на неделю...»
Я не знал человека, который бы любил наши песни больше, чем Тарас. Бывало, я только
вернусь вечером с работы домой, Тарас сейчас же ведет меня в сад и давай петь! Певцы из
нас были безголосые: хороших голосов у нас не было, Тарас брал больше чувством; каждое
слово в его песне изливалось с таким чистым, искренним чувством, что едва ли какой-
нибудь артист-певец мог выразить его лучше, чем Тарас! Любимой песней Тараса была:
«Ой зійди, зійди, зіронько вечірня...» Окончив эту песню, он сразу начинал следующую:
«Зійшла зоря із вечора, не назорілася, прийшов милий із походу, я й не надивилася».
Записывая эти воспоминания спустя шестнадцать лет, я будто и теперь слышу, как Тарас
вечером, при луне, поет в моем саду, как в его голосе изливается чувство, как говоритего
песня!.. Будто теперь вижу, как под конец песни дрожит его голос и на длинные усы
скатываются слезы из глаз.
Ссылка и солдатская служба за Аралом не огрубили, не очерствили его нежное, доброе,
мягкое и любящее сердце... Тарасу хотелось обзавестись семьей;видя мою жизнь, он не раз
говорил: «Сподобит ли и меня господь завести свое гнездо, хату, жену и деток? » Мы часто
разговаривали об этом, и Тарас всегда просил моего совета и помощи найти ему место, где
бы он поселился, и «Дівчину», но чтобы девушка обязательно была украинка, простая, не
панского рода, сирота и «наймичка»(батрачка). Вот и стали мы с ним ездить и искать ему
такое место, чтобы поселиться, чтобы «Дніпро був шд самим порогом» *. Вскоре мы такое
место нашли, и на самом деле замечательное! Над самым Днепром, с небольшим лесочком.
Землица эта — едва ли в ней было две десятины — была собственностью пана Парчевского.
Стали мы с этим помещиком сговариваться: он — ни туда ни сюда, рад бы и продать, да
чувствуется что-то жмется, увиливает. Тем временем Тарас простился с Украиной и поехал
в Петербург, поручив мне купить ему землю у Парчевского или где-нибудь в другом месте и
поставить для него хату.
32
* Днепр был у самого порога.
С тех пор и началась наша переписка. Все письма Тараса я вам выслал; они напечатаны,
и добавить к ним я могу очень немногое.
В последний раз, провожая Тараса в Петербург, я проводил его почти до Межиречи, а он
всю дорогу твердил мне: «Не тяни, братец, с землей, быстрее договаривайся с Парчевским и
строй хату, чтобы нам вместе поселиться и доживать век».
В Межиречи Тарас не избежал-таки приключений. Господа — поляки — устроили охоту
и пригласили с собой Тараса. Это было /35/ летом 1859 года. Погода была чудесная. Тарас,
хоть и не любил охотиться, но повеселиться в компании любил. В веселом обществе пошли
веселые речи: стали говорить о монахах; Тарас не любил врать, говорил то, что думал, и
высказал свой взгляд на монахов. В это время, будто нарочно, в Межиречи находился
жандармский офицер. Поляки тут же подослали к нему жида с доносом, что Шевченко
богохульствует. Тараса сразу вызвали к жандарму.
— О вас говорят, что вы богохульствуете, — сказал жандарм.
— Может, и говорят, — ответил Тарас, — обо мне можно всякую всячину плести, я
человек «клейменый»; это вот о вас уж, наверняка, ничего не скажут.
И снова повезли Тараса сначала в Черкассы, а потом в Киев. Генерал-губернатором в
Киеве тогда был князь Васильчиков; расспросив у Тараса о подробностях «богохульства», он
посоветовал ему быстрее уезжать в Петербург, «где люди развитые и не придираются к
мелочам из желания выслужиться за счет своего ближнего».
Мысль жениться и поселиться на Украине глубоко засела у Тараса. «Жени меня, братец!
— писал он мне, — потому как, если ты меня не женишь, то придется жениться хоть на
чертовой сестре!»
Между тем Парчевский сообщил мне, что прежде чем договариваться с Тарасом о земле,
надо спросить у генерал-губернатора, «можно ли Шевченко покупать землю, а то как бы
чего не вышло». Я с Парчевским не смог сговориться и стал искать землю в другом месте.
Нашел несколько участков, но, как назло, ни один из них не пришлось купить. И
удивительное дело! Везде мешала одна и та же причина: «Надо спросить генерал-
губернатора». Так и спрашивали, пока несчастному поэту не пришлось искать землю для
гроба!..
Не пришлось Тарасу и жениться!
Получая от него письма о желании найти себе пару, я сначала подумал, уж не
приглянулась ли ему жившая в нашей семье гувернантка Н. Шулячивна, как вдруг
Шевченко прямо пишет о Харите. Эту Хариту моя жена взяла к нам еще ребенком и
воспитала ее. Когда Тарас к нам приезжал в 1859 году, Харита как раз расцвела. Нельзя
сказать, что Харита была красивой, но что-то в ней было очень симпатичное: тихий
характер и нежное доброе сердце, чистая душа и молодые годы были красотой Хариты.
«Спроси, братец, Хариту, может, она пойдет за меня?» — писал мне Тарас. Я посоветовался
с женой и выполнил его волю: спросил Хариту, пошла бы она за Тараса? «Что это вы
выдумали?.. за такого старого и лысого!» — ответила мне Харита. Я больше ее и не
уговаривал, а чтобы не обидеть Тараса, написал ему, что Харита ему не пара, что она не
образованная, что если бог даст детей, как она их будет воспитывать, чем духовно, кроме
любви, сможет поделиться со своим супругом? Тарас не обратил на мои слова внимания и
пишет мне: «Мать, браток, всюду та же мать! Лишь бы сердце было доброе, тогда все
будет». Я снова спросил Хариту, и она снова ответила то же самое: «Такой старый!» Что мне
было делать? Написать Тарасу правду — все равно, что вонзить ему нож в самое сердце!
Сказать, что он слишком стар для восемнадцатилетней девушки, значило напомнить, что его
молодость, что его время жениться на молодой навеки прошли!.. И где прошли? где
33
потеряны? За Аралом, в степях, в казарме, под солдатским ружьем. Напомнить мученику о
его муках, /36/ его ссылке, пробудить в его душе тяжкие думы, которые и без того не давали
ему покоя!.. Нет! У меня не хватило сил... Уговаривать Хариту — означало морально
принуждать ее. Конечно, и я и моя жена могли бы уговорить Хариту и выдать «за такого
старого, лысого, с седыми усами», но что бы из этого вышло? Не сделали ли бы мы тем
самым Хариту несчастной? Не стала бы она упрекать нас потом?..
Оказавшись в таком необычном положении, находясь «между двух огней», я долго-
долго колебался, не зная, как поступить. «Наложить руку» на сердце Хариты и уговорить ее
или соврать Тарасу? Я выбрал последнее и написал Тарасу, что Харита стала грубой,
непослушной и дерзкой. А тем временем сама судьба встала Тарасу поперек дороги: к
Харите посватался молодой, красивый и хороший парень; Харита, давно любя его, сейчас
же согласилась выйти замуж; я написал об этом Тарасу и думал, что он успокоится. Однако
вскоре он нашел себе какую-то Лукерью, привезенную кем-то в Петербург с Украины, чуть
ли не Марко Вовчок. Из-за чего уж они не поженились с Лукерьей, я и не знаю: Тарас о
подробностях не писал. А мысли о земле и хате не покидали его, и я надеялся, что весной
1861 года Тарас приедет на Украину в свою хату... И в самом деле приехал он, приехал