прихожан. (...) Не возьми его Богорский к себе в науку, Тарас, верно, затерялся бы в числе
других сельских детей.] Что дьячок посылал Тараса читать псалтырь над покойниками, за
это нельзя его осуждать: таков был общий в церковных школах обычай, чрез который
мальчики приобретали навык в чтении; обычай этот нравился самим родителям детей, а
дьячка облегчал в исполнении лежавшей на нем обязанности, служа некоторым возмездием
за даровое обучение. А если вспомнить обычаи и городских училищ того времени, гимназий
и пансионов, в которых не щадили лозы для шалунов детей, то нечего удивляться, что
дьячок Богорский не особенно нежен был с мальчиком такого предерзливого и
непостоянного нрава, каким был Тарас Шевченко во время своего детства.
В доме священника Иоанна Нестеровского Тарас не жил и ничему не учился у него, да и
не мог учиться, так как Нестеровский был уже стар для того, чтобы учить грамоте, а жил он
некоторое время у другого священника той же кирилловской церкви о. Григория Кошица,
исполняя обязанности хлопца-погоныча, присматривавшего за скотиной и запрягавшего
буланую и широкохвостую кобылу его, что вспоминалось и впоследствии, во время двух
приездов Тараса Григорьевича в Кирилловку в 1845 и 1859 г. Покойная жена о. Григория
передавала нам, что, находясь в ее доме, Тарас в зимние вечера всегда в кухне что-нибудь
читал про себя, как грамотный мальчик, а по словам о. Григория, Тарас в кухне его выучил
две кафизмы /40/ из псалтыря. Полагаем, что в доме о. Григория Тарас Григорьевич не был
ничем обижен, так как о. Григорий был человек весьма достаточный, имевший хорошее
хозяйство и два больших сада при доме, а жена его была очень добрая женщина, оба же они
вели жизнь довольно патриархальную, проводя дни и вечера вместе с своею прислугою в
большой чистой кухне, занимавшей половину дома, и только для отдыха и приема гостей
отделялись от своих слуг в свои светлицы, состоявшие из двух небольших комнат на другой
половине дома. Впрочем, отзывы о. Григория были не в пользу Тараса Григорьевича: он и
впоследствии называл его все-таки «ледащим», т. е. неспособным к какому-либо
хозяйственному делу. Хотя я бывал часто в доме о. Григория Кошица, сын которого Иван
учился вместе со мною и моими братьями в богуславском училище и ездил туда на оной
буланой кобыле, но, к сожалению, не приметил я тогда погоныча, в душе которого таился
поэтический гений. От о. Григория Тарас взят к управляющему в прислугу и вскоре
отправлен в Вильну к Энгельгарту.
Жители сел, смежных с Ольшаной, особенно женщины, предпринимали иногда
путешествие в лебединский «панянский» (девичий) монастырь, отстоящий от Кирилловкы
на 35 верст. Монастырь этот с церковью во имя св. Николая основан в 1779 г. тремя
вышедшими из Молдавии монахинями Трифиллиею, Дарьей и Февронией, а церковь
устроена при участии первого ктитора из крестьян Николая; мужским он никогда не был, в
8-ми же верстах от него, в конце с. Лебедина, существовал до 1840 г. отдельный мужской
лебединский георгиевский монастырь, основанный в XVII веке и упраздненный в 1845 году
38
при митрополите киевском Филарете. С событиями 1768 года ни тот, ни другой монастырь
ни в какой связи не состояли. Мотронинский монастырь, называемый у г. Чалого
Лебединским, где по преданию гайдамаки освятили свои ножи пред Колиивщиной 1768 г.,
находится в 40 верстах далее Лебединского монастыря, близ м. Жаботина, в мотронинском
лесу. Таким образом, в рассказе о путешествии Тараса в лебединский монастырь г. Чалый
смешал три монастыря в один. Неудивительно, он говорит по преданию или по слуху. .
И. М. Сошенко, открывший Тарасу Григорьевичу дорогу к высшему образованию, был
родом из местечка Богуслава Киевской губернии, отстоящего на 40 верст от с. Кирилловки,
сын мещанина, и до поступления в Академию художеств учился живописи в м. Ольшаной у
шляхтича Превлоцкого, довольно хорошего живописца, которого не нужно смешивать с
маляром Исидором Превлоцким, жившим в с. Тараще Каневского уезда и украшавшим
церкви и дома священников всего околотка своею весьма немудрою кистью. Ольшана для
Сошенка была особенно близким и памятным местом, где, по поручению Превлоцкого, им
написана была псовая охота на заборе и воротах Энгельгардтовой псарни, по улице,
которою проезжают из с. Зеленой в м. Ольшану; видом этой охоты всякий раз любовался и я
в детстве. О своем первом знакомстве с Тарасом Григорьевичем Сошенко передавал мне
иначе, чем сказано у г. Чалого. Летом, в один из лунных петербургских вечеров,
прогуливаясь в Летнем саду, Сошенко заметил, что какой-то оборвыш в затрапезном
пестрядинном халате, босой и без шапки, копирует карандашом одну из статуй,
украшающих аллеи сада. Заметив южный тип фи-/41/зиономии, Сошенко
полюбопытствовал взглянуть на его работу. Зайдя сзади, он увидел, что рисунок весьма не
дурен; тогда, ударив юного художника по плечу, Сошенко спросил: «Звідкіль, земляче?» —
«З Вільшаної», — ответил халатник. «Як — з Вільшаної? Я сам з Вільшаної, — сказал
Сошенко и, заинтересовавшись земляком, узнал в этом халатнике Тараса Шевченка,
крепостного Павла Энгельгардта, законтрактованного Ширяеву в работники для окраски
крыши и заборов. До настоящего случая он о Тарасе ни от кого не слышал. Землячество,
несомненный талант и жалкая обстановка Тараса тронули Сошенка, и он решился собрать о
нем сначала сведения, а потом представить его своему профессору, чрез которого позволено
было Тарасу Григорьевичу посещать частно Академию художеств, а впоследствии он
представлен был В. А. Жуковскому, воспитателю покойного государя императора
Александра Николаевича.
О погребении Т. Г. Шевченка хлопотал в Киеве названый его брат Варфоломей
Григорьевич Шевченко. Совещания по сему предмету шли у М. К. Чалого, исправлявшего
тогда должность директора 2-й киевской гимназии. Ввиду начинавшихся тогда польских и
украинофильских движений признавалось затруднительным выполнить желание Петербурга
или громады похоронить Тараса Григорьевича на берегу Днепра за г. Каневом, где
предполагал поэт устроить свою усадьбу. Высказаны были и другие основания, по которым
не следовало лишать народного поэта погребения на общем христианском кладбище.
Поэтому полагали похоронить его тело на Щекавицкой горе. Наконец принято, для
избежания всяких демонстраций при этом погребении со стороны учащейся молодежи,
приготовить могилу в Выдубецком монастыре и препроводить туда гроб покойника в
большой лодке прямо с черниговского берега по прибытии к цепному мосту. В. Г. Шевченко
уже вошел было в соглашение по сему предмету с настоятелем монастыря. Но случилось
иное. Мая 6, в субботу, около 4-х часов по полудни, явился ко мне в квартиру на Хоревой
улице Подола В. Г. Шевченко с пономарем киево-подольской Христорождественской церкви
за разрешением моим как благочинного внести гроб Т. Г. Шевченка в эту церковь, заявив,
что гроб уже следует в город по цепному мосту, но что настоятель церкви не считает себя
вправе принять его в церковь без разрешения духовного начальства; при этом названый брат
объявил мне твердое намерение уполномоченных петербургского общества выполнить
точно волю покойника относительно погребения его на горе между г. Каневом и Пекарями.
39
Согласно существующим законоположениям, своею благочинническою властию я не
мог разрешить внести в церковь тело покойника, о препровождении коего из Петербурга в
Киевскую губернию не было получено епархиальным начальством уведомления от
министра внутренних дел, и потому предложил В. Г. Шевченко ехать со мною к