Но каким подарком это оказалось для нас... Мы получили ни много, ни мало - жизнь.
Нас погрузили в вагоны для скота и повезли в Румынию.
Позади остался немецкий концлагерь с иезуитской надписью на воротах: "Каждому - свое", где советских пленных содержали в немыслимых, нечеловеческих условиях, и они были обречены на мучительное умирание.
Поезд остановился на станции Дурнешты. Мы вышли из вагонов и не поверили своим глазам. Нас встречали как гостей (!) с речами, слов которых я не понимал, но доброжелательность, приветливость чувствовал. Тут же на перроне стояли полевые кухни с горячей кашей, и священники благословляли и нас, и эту кашу. Эту встречу я не забуду. Впервые после пленения я расправил плечи...
А дальше... Что дальше? Нас построили в колонну и отправили в лагерь, за "колючку".
В первые же недели я с двумя товарищами пытались совершить побег из лагеря, но это были неподготовленные попытки, обреченные на провал. Мы наивно надеялись, что если мы придем в деревню, то крестьяне, угнетенные помещиками-"боярами", окажут помощь советским солдатам, т.е. дадут одежду и пищу на первое время. Этот миф рассеялся так же, как и остальные. В первой же хате, куда мы пришли, нас выдали жандармам.
Вскоре группу военнопленных, и меня в том числе, отправили на работы в немецкий рабочий лагерь. Он стоял на берегу Дуная, вблизи большого Чернаводского моста, под которым проходил нефтепровод, поэтому он особенно хорошо охранялся, зенитки били по каждому самолету, который появлялся в небе.
Почти к самой реке была проложена железнодорожная ветка, по ней уходили вагоны с грузом, который приходил по Дунаю на баржах.
Комендантом лагеря был немец польского происхождения. Надменный, злобный и мстительный, он проходил у нас под кличкой "пся крев".
По реке одна за другой приходили баржи, чаще всего с углем, мы выгружали его из трюма и переносили в корзинах на железнодорожные платформы.
Припоминаю такой случай. Однажды товарищи мне сказали, что хозяин баржи, которую мы разгружали, - грек. (Хоть я при пленении и назвался украинцем по фамилии Буряк, ближайшие друзья знали мою подлинную национальность).
Уловив момент, когда меня не мог видеть надзиратель, я подошел к хозяину и заговорил с ним по-гречески. Спирос (так его звали) был удивлен и очень сердечно отнесся ко мне, повел в каюту, угостил чашечкой кофе (!), накормил и дал с собой кое-что, главное - табак (это было для меня и моих друзей самым лучшим даром). Те два или три дня, что эта баржа стояла под разгрузкой, я, соблюдая предельную осторожность, общался с ним и его семьей. Однажды он предложил увезти меня в трюме в Югославию, куда он направлялся. Сердце мое радостно забилось, ведь мысль о побеге не покидала меня. Но поразмыслив, я поблагодарил его, но все же отверг это заманчивое предложение, сделанное, безусловно, от души, сказав, что не хочу подвергать его опасности. Это было правдой, но главное было в другом. Я понимал, что бежать нужно не в одиночку, а группой, и направляться не в равнинную часть со стороны Дуная, где не было шансов укрыться от немцев, а в горы к партизанам, руководимым Броз Тито (и это нам было известно)!
Итак, баржа с симпатичным Спиросом ушла без меня, а мне остались несколько пачек табака, теплые воспоминания и тень сомнения, правильно ли я поступил.
Дни шли за днями. Работая на реке, мы не имели возможности искупаться, помыться, за нами строго следили.
От тяжелой работы у меня разболелась нога, поднялась температура. Меня положили в "госпиталь", а лучше сказать - медпункт на две койки. Главное, меня там хорошо помыли. А лечил меня врач из пленных, венгерский еврей, на рукаве у него была нашита желтая шестиконечная звезда. Его контролировал немецкий доктор. Лечение кончилось внезапно, с приходом коменданта лагеря. "Пся крев" настоял, чтобы меня вернули в барак, пообещав, правда, дать более легкую работу.
Снова я оказался среди своих товарищей по несчастью. Днем мы работали, а на ночь нас запирали в бараке на сто человек (он был один в этом небольшом лагере), где нары были в три этажа.
Разговоры вели о мирной жизни, о любимых женщинах, о семьях и прочие-всякие, кто о чем.
Побег
Меня не оставляла мысль о побеге. В заключении все мечтают о воле, но не все готовы победить инерцию мучительной, но устоявшейся жизни, сменить пассивное ожидание освобождения на активные действия, не все готовы к опасностям и риску, связанным с побегом.
Нас было четверо - готовых. Самой колоритной фигурой в лагере был Андрей - красивый, веселый балагур, с озорным взглядом чуть на выкате серых глаз. Когда в лагере в Воркуте (где он отбывал срок за то, что присвоил значительную сумму казенных денег, работая проводником на железной дороге) был объявлен прием добровольцев в действующую армию, он пошел, не раздумывая. Воевал храбро, с азартом, но уж так сложилась судьба - попал с частью в окружение, в плен и снова очутился за колючей проволокой. В Румынию он прибыл тем же эшелоном, что и я. Мне нравился его открытый характер, чуждый уныния, я угадал в нем хорошего товарища и надежного союзник. Мы с ним устроились рядом на нарах и стали сговариваться о побеге.
Мы сразу решили, что не стоит собирать большую группу, не больше четырех надежных парней. Третьим мы взяли Ивана, того самого, который уже был со мной в побеге. Он попал в этот лагерь летом 41-го, уроженец Молдавии легко усвоил румынский язык, что очень пригодилось в наших скитаниях. И четвертый - Митя самый молодой, серьезный, молчаливый, надежный.
Необходимо было хорошо подготовиться к побегу, и в этом нам помогал Николай. Он был столяром по профессии и принадлежал к привилегированному слою среди пленных, куда входили: врач, переводчик, повар, слесарь и другие, составляющие обслуживающий персонал лагеря. Эта группа не была занята на общих работах и пользовалась относительной свободою. Жили они в общем бараке, но как бы в отдельном отсеке, который мы называли "дворянским". Николай в свободное время мастерил сандалии на деревянной подошве, они пользовались большим спросом у немецких офицеров в качестве сувениров.