А. Миллер. «Белая ночь». Рекламный плакат. 1937
Канули в Лету целые тезаурусы советской речи: «фабрика-кухня», «ломовик», «авоська», «сходить за провизией», «набрать мануфактуры на платье», «крепдешин», «маркизет», «креп-сатин», «бобрик», «шевиот», «драп-велюр», «керосиновая лавка»… Исчезли и сами эти лавки, где отвратительно пахло керосином, жестью и замазкой для окон, но зато дешево продавались всякие детские радости, вроде фаянсовых, люто раскрашенных черкесов, которых мне почему-то не хотели покупать.
Не помню, когда я первый раз попал в цирк, во всяком случае, наверное, раньше, чем в театр.
С моим диковинным пристрастием к второстепенным подробностям бытия, я запоминал детали несущественные, но странно и сильно меня волновавшие. Например, костюмы (нечто вроде ливрей) униформистов — служителей, которые убирали ковры, вносили реквизит, а главное, перед началом представления выходили из-за кулис и выстраивались в две шеренги вдоль короткого прохода, ведущего к арене. Эти костюмы бывали разными для каждой программы, и я гадал, какими они окажутся на этот раз. Хотелось, чтобы пышными, разноцветными с золотом. Однажды служители появились в коричневых с кремовым нарядах и вовсе без галунов — я сильно опечалился.
И запах лошадей, зверей, гортанное «ал-лэ!», оглушительное щелканье бича, блестящая, изящная и таинственная утварь на арене, соединявшая в себе техническое совершенство с театральным великолепием, бархатно-громовой голос шпрехшталмейстера (микрофонов тогда и в помине не было), ни с чем не сравнимый оркестр, который бывает только в цирке, и этот обморочный страх во время выступления гимнастов «под куполом цирка», стареющий напудренный Дуров на колеснице, запряженной собачками, целое отделение, поставленное по гоголевской «Ночи перед Рождеством», — Вакула и Черт бессмысленно бегали друг за другом по верхним ярусам… И «Рыжий» клоун, все спрашивавший: «А когда я буду петь?» — и казавшийся мне бесконечно остроумным ответ «Белого»: «Потом!» Этот номер я в амплуа Рыжего долго повторял дома, заставляя маму или тетку отвечать: «Потом», и страшно радовался.
Волшебное, до сих пор сладко-горькое воспоминание — театр. «Красная Шапочка» Шварца в ТЮЗе — еще, конечно, на Моховой, с незабываемым, до потолка, амфитеатром (я потом долго изображал милиционера: «Я стою, сторожу, за порядком я гляжу»), «Конек-Горбунок» в кукольном театре Деммени. Этот спектакль взволновал меня своей «волшебностью», блестящими парчовыми костюмами кукол на темном страшноватом фоне. Вообще золотое шитье мне очень нравилось, недаром я мечтал о «принцевском» костюме, о котором еще речь впереди. Разумеется, после «Конька-Горбунка» я пытался устроить кукольный театр. «Я» — значило, что мне устраивала его мама, — я был на редкость безруким, мама, напротив, умела все.
И потрясение — балет. Не хотел идти: «Что за театр, где актеры не разговаривают». Но боже мой!
Никогда не видел я подобного великолепия!
Эти белые залы фойе Мариинки (тогда Театр оперы и балета им. С. М. Кирова) с золочеными филенками и розетками, зеркала в лепных рамах, бесконечные полукруглые коридоры с рядами дверей. И за ними — лазурь и золото зала, бархатные барьеры лож, красный (мало кто помнит, он был красным тогда, только после войны, в 1952-м, Симон Вирсаладзе изменил цвет на сине-голубой!) головинский занавес, хрустальная люстра, сияющие бра, тяжелые кисти портьер, расписной плафон, звуки настраиваемых инструментов, запах дорогих духов (все той же «Красной Москвы» главным образом, но то был изумительный запах — запах тогдашней красивой жизни, праздника и достатка), потом музыка, огромная прекрасная сцена — вся таинственная роскошь огромного театра, кружащая голову, сулящая чудо. Из ложи бельэтажа — «Спящая красавица»: просторная, грандиозная сцена, на ней — дворец невиданной красоты, все эти люди в шелках и бархате, в золотом шитье, двигающиеся с невиданной грацией. Какие костюмы, какая ожившая монументализированная мечта о детской сказке, всерьез разыгранной взрослыми, такими красивыми людьми! Да и сами эти восхитительные слова — «бельэтаж», «бенуар», «царская ложа», а в программке — «Король Флорестан», «Каталабют, приближенный короля», «фея Сирени», «фея Золота», «фея Сапфиров», «фея Карабос» с ужасными мышами и отвратительными «карабосами». А потом такие красивые танцы — Аврора и принц Дезире — Фея (Феона) Балабина и Борис Шавров… И этот апофеоз с участием сказочных персонажей — от Синей Бороды до Кота в сапогах.