— Смотри! — закричал егерь. — Дырявый попался!
— Вижу, — ответил Лесничий. — Не ожидал я, что он сваляет такого дурака на старости лет.
— Валлаги, до чего же страшный! А в ухе у него, и правда, дырища… На клыки, на клыки погляди! Ты думаешь, он полезет в ящик?
— Не полезет, — после некоторого раздумья сказал Лесничий. — Да у нас и нет ящика по его размерам.
Я очнулась от минутного оцепенения и взялась за свои обязанности — стала прыгать на сетчатую дверь и лаять. Сетка висела на толстой дверной раме, перехваченной поперек несколькими жердями, между которыми могла протиснуться только кошка. Сквозь проволочную ячею я видела, как Дырявый медленно вышел из лужи. Мутная жижа стекала с него ручьями. Вепрь грозно рявкнул и, клацая клыками, подскочил к сетке. Лесничий и егерь инстинктивно отпрянули. Я тоже.
— Это как же с ним возиться с таким… с таким… — егерь никак не мог найти подходящего слова.
— Пристрелить, что ли? — перебил Лесничий. — Вот бы чучело получилось!
А я все лаяла: «Теперь не уйдешь, образина дырявая! Теперь тебе конец!».
Однако ни торжества, ни удовлетворения не было в моей душе. Я даже злилась на кабана за то, что он так глупо влип. Значит, не станет он моим трофеем, не исполнится мечта стольких лет моей жизни…
Дырявый вдруг разбежался и мощным тараном врезался в дверь. Частокол затрясся. В верхней части кабаньего лба заметен был свежий продолговатый шрам — память о браконьерской пуле, которая вошла в голову под утлом, покорежила кожу, сало и мясо, но так и не пробила черепную кость. Конечно, по мозгам получил он крепко. Было от чего грохнуться наземь и на какое-то время забыть, что у тебя еще есть они, мозги эти самые…
— Картечь! Слышишь, Картечь! — заорал испуганный егерь. — Замолчи! Хватит лаять! Зверь уже как бешеный!
Лесничий затолкал меня в машину и запер в ней.
А Дырявый снова атаковал дверь. Я слышала, как трещали жерди и лязгала сетка, видела через ветровое стекло, как окровавилось рыло секача и как сломался один его клык.
— Стрелять, что ли, спрашиваю?! — крикнул Лесничий. — Сетка уже разошлась, видишь! Сломает пару жердей и…
— Нет, не надо! — егерь взялся рукой за карабин Лесничего. — Его нельзя убивать. — В голосе егеря звучали нотки какого-то суеверного ужаса. — Дырявый специально влез в ловушку. Он умный, он знал, что в ловушках не убивают! Не надо!! Убить Дырявого нельзя!!
Лесничий тянул к себе карабин, но егерь цепко держался за ствол. Я охрипла от истерического лая…
Секач еще дважды вламывался в дверь, а на третий — с хрустом протиснулся в слишком узкий для его туши пролом и не очень быстро побежал к зарослям чагарняка. Он слегка покачивался на ходу. С его морды падали клочья кровавой пены. Визгливая гурьба мелких свиней проворно просочилась наружу и бросилась врассыпную.
— Вот тебе и Дырявый, — проговорил Лесничий.
— У него, клянусь, особая судьба! — извиняющимся тоном сказал егерь.
Я была с ним согласна…
Кусочек пятый
В нашем пруду за Чагарняковой балкой уже несколько дней ловят рыбу. Даже не ловят, а просто вычерпывают, предварительно спустив из пруда почти всю воду. Палыч ходил помогать, а потом простудился и уехал домой в пригородное село.
Я тоже прихварываю, но не от простуды. У меня болят суставы. Особенно туго приходится по ночам. Все тот же ревматизм. У людей, я знаю, тоже такое бывает. Настроение паршивое. Днем жарко и скучно. По ночам скучно и холодно. Даже сны какие-то тоскливые.
Иногда меня забывают вовремя покормить.
Вчера я опять сидела голодная, когда вдруг появился Федя. «Вдруг» — потому, что он не мяукал еще издали, а двигался молча и тащил в зубах свежего карпа. Рыбина была великовата, и тяжко пришлось коту на пути от пруда до огорода. Вдобавок, Федька уже так набил брюхо на рыбалке, что оно едва не задевало землю. Наш старый приятель бросил карпа возле фанерного балагана, а сам улегся спать в тени. Когда рыба захрустела на моих зубах, кот лишь приоткрыл сонно-замутненные глаза и снова сомкнул веки.
Федька проснулся под вечер и заторопился к Чагарняковой балке. Даже потрепаться со мной было ему некогда. Я только успела спросить, как он теперь насчет выпивки? Ответил на ходу, что «завязал». Рыбная диета помогла.
Валлаги, нет ничего хуже одиночества! Хоть бы Дырявый не стал дожидаться ночи, а приплелся на огород прямо сейчас. Я бы даже крикнула ему сначала «салам алейкум», а уж потом полаяла от пуза!
Между прочим, Дырявый крепко сдал за последнее время. Отощал страшно, еле ноги волочит. Не дай бог, околеет до открытия охотничьего сезона!
Меня все время преследует такое чувство, будто я забыла о чем-то очень-очень важном. Часами ломаю голову, но не могу понять, в чем дело. Что я должна вспомнить? Какую-нибудь свою обязанность? Какой-нибудь случай из своей жизни? Место, где что-нибудь ценное зарыла в землю? Да неужели я так и не… Ага!
Вспомнила! Слова Чегетовича! «Этот собака на охота больше не пойдет…» Тогда я не обратила особого внимания на его фразу, но, вероятно, крошечное зернышко беспокойства было заронено в мою душу, а потом стало потихоньку прорастать.
Нет, не прав Чегетович! Нельзя без меня. Какая же охота без Картечи? Пусть хоть у Палыча спросят. А покажите мне любую звериную тропу, так я вам сразу определю, когда по ней прошли кабаны, сколько их было, какого они возраста и что ели сегодня утром.
Могу даже сказать, со сколькими из них я уже встречалась в прежних гаях. Кстати, мне знакомы почти все представители этого дикого племени в возрасте от трех лет и выше. А теперь скажите, где та молодая собака, которая превзошла бы старую Картечь в ее познаниях и опыте? Нет, нынешние лайки — не те… Да ведь я и больше, и сильнее, и выносливее любой лайки! По крайней мере, всегда такой была. Особенно раньше…
Скорей бы сезон начинался. Судя по всему, ждать осталось недолго. Травы и листва деревьев уже изнемогают от пышной своей зрелости, уже не радуются знойным лучам полуденного солнца.
Дыхание земли, отягощенной обилием взращенных ею плодов, стало густым и медленным.
Всякая мелкая живность — мыши, суслики, зайцы, заканчивают воспитание своих повзрослевших детенышей.
Прожорливые птенцы покинули родительские гнезда.
Дикие поросята уже давно сменили желтые в коричневую полоску шкуры на темно-серые.
Скоро, скоро, скоро…
Я радуюсь, но в то же время недобрый холодок неясной тревоги обволакивает мое сердце. Чего я боюсь? В жизни ничего не боялась, а тут… Загадочные призраки какой-то большой собачьей беды витают по всей округе — ими населен лес, они клубятся в сером предутреннем тумане, они тихонько вторят печальным песням ночного ветра…
Стараюсь изо всех сил отделаться от мрачных предчувствий и сосредоточиться на мыслях о будущей охоте. Получается, но с большим трудом. И почему-то всегда в такие моменты мне вспоминается Щабух. Только сейчас я поняла почему. Дело в том, что мне приходилось его видеть в таком же настроении. Вечерами он тогда вполголоса навывал себе под нос сочиненную им же песенку. И я вспомнила ее слова:
…Вот я и подошла к концу своих мемуаров. Только рано еще ставить точку. Я хочу дождаться открытия охоты, хочу встретить в гаю Дырявого. Закончить «Воспоминания» можно будет полновесным куском об одной из интересных охот наступающего сезона.