Долго скучать в одиночестве мне не пришлось. Под вечер во двор въехали две машины, из которых вылезло много людей и три собаки. Увидев меня, собаки подошли к будке, причем сделали это как бы случайно. Они украдкой поглядывали на меня и говорили нарочито громко, чтобы я все слышала. Вели себя с важностью и достоинством, старались показать себя с самых выгодных сторон.
— Тот здоровенный кабан опять мне попался. Уже третий раз в нынешнем сезоне, — сказал красивый пес, который был поменьше остальных. — Опять его упустили…
— Я видел, как ты выгнал секача на просеку, — подтвердил другой. — Охотник-то, из гостей, испугался, не стал стрелять.
— Да, кабан чуть с ног его не сбил. Гость не стал даже целиться, а потом говорил, что далеко, мол, был зверь и виден плохо.
— Бывает, — глубокомысленно согласился второй пес и почесал лапой за ухом. — Зато по косулям они всегда стреляют. Попадают, правда, редко. Вот хоть у Матроса спроси.
Матрос — третий участник сегодняшней охоты — очень крупный и угрюмый кобель проворчал что-то неразборчивое и, улегшись на землю, повернул голову в мою сторону. Я чуть не вздрогнула, увидев его странные глаза. Один был темно-коричневый, а другой — совершенно белый, за исключением зрачка. Позже я узнала, что бывает порода охотничьих собак с разноцветными глазами — арлекины. У Матроса чистокровным арлекином был отец, а мать имела довольно темное, полудворняжье происхождение. Однако это не помешало Матросу приобрести высокую квалификацию загонщика крупных зверей. Среди собак и людей он пользовался большим авторитетом а уважением.
Сейчас он спокойно и внимательно разглядывал меня, а я глядела на него. Темно-серая, с черными разводами шкура Матроса в двух местах — на левом боку и на плече — зияла узкими прорехами, сквозь которые были видны розовые шрамы. Еще одна отметина чьего-то острого когтя или клыка украшала его тяжелый серьезный лоб как раз посредине между широкими обвислыми ушами.
— К нам? — коротко спросил он меня.
— Да вроде говорили, что охотиться буду, — ответила я неуверенно.
Два других пса подошли поближе и сели возле меня:
— Так ты еще… новичок?
— Не охотилась ни разу? О-о-о… Еще учиться придется!
— Да ты, кажется, и не охотничья!?
— Думаешь, это просто? Нет, ничего не выйдет!
Матросу надоело слушать болтовню приятелей, и он перебил их:
— Ну, хватит! В лесу посмотрим. Щабух тоже, между прочим, не охотничий, а простая дворняга. Зато работает получше вас, болтунов.
Псы пристыженно замолкли.
— А где этот, который Щабух? — спросила я.
— Выздоравливает, — коротко, но неопределенно ответил Матрос и отправился через двор к другой будке.
Он здесь, в лесничестве, и жил, а «двух болтунов» в тот же вечер куда-то увезли.
Ночью мне снились кошмары. Я то и дело просыпалась, дрожа всем телом и лязгая зубами.
Утром уехал мой хозяин Ахмат. Он весело и в то же время грустно попрощался со мной, предварительно познакомив со своим братом-лесником, с которым они были похожи, как два новорожденных щенка одной масти. Только имя у лесника было другое — Ибрагим, да совсем другие запахи. От Ахмата пахло овцами, дымом и сыром, а от Ибрагима — лошадьми, табаком и сыростью. Ну, а собаками несло и от того и от другого.
В первые дни (и особенно ночи) я тосковала по своей родной ферме, хотя и нельзя сказать, что новое место мне не понравилось. Во дворе полно разной живности, а кругом лес со своими заманчивыми тайнами и загадками, которые мне не терпелось поскорее раскусить.
Первую свою охоту я не смогла бы забыть, даже если б очень старалась это сделать…
Выехали мы рано, затемно. Матрос и я сидели в «газике», который вмещает восемь егерей-лесников, да еще может вобрать в свое чрево четырех собак. На этот раз, правда, с нами не оказалось тех двух псов, с которыми я познакомилась несколько дней назад. Они не приехали. Видно, у них не было времени. Ну, а у Щабуха еще не срослась сломанная передняя лапа.
Вслед за нашей машиной прокрадывался сквозь туманную мглу такой же зеленый «газик» с гостями-охотниками. Дорога была извилистая и тряская, колеса скользили в глубокой грязи, и моторы ревели во всю мощь луженых глоток. Я испытывала невыносимую тошноту от мелкой дрожи твердого днища и ужасной вони того отвратительного пойла, которое булькало в утробе автомобиля.
Двигались медленно и долго. Когда же машины наконец остановились и замерли, было уже светло. Однако туман не рассеивался. Он затопил своей белесой сыростью все окрестности, сожрал оба конца дороги и размыл очертания ближайших деревьев, уже успевших потерять больше половины желто-рыжей листвы.
— Не очень подходящая погода для охоты, — сказал один из гостей.
— Ничего, туман скоро поднимется, — неуверенно возразил лесничий.
— Непохоже, — ответил гость.
Егерь Ибрагим и его товарищи загонщики скромно молчали. Мы с Матросом тоже не вмешивались в разговор.
Тогда самый большой и толстый охотник (наверно, главный гость, потому что все выжидательно посмотрели на него) веско заявил:
— В любую погоду и зверь, и охотник находятся в равном положении. Хуже слышит и видит стрелок — хуже слышит и видит зверь. Раз плохая видимость, — значит, кабан будет подходить к засаде ближе.
Итак, решено было начинать охоту. Вперед выступил лесничий и произнес традиционную вступительную речь:
— Стрелять будем кабана и косулю. Только не бейте козу, ее легко отличить от самца, она без рожек. А у козла вы обязательно увидите рога — вот в него и стреляйте. Здесь иногда встречается медведь. Его мы разрешили стрелять только нашему уважаемому гостю из Москвы. У Николая Николаевича и оружие серьезное — карабин крупного калибра. Вот он пусть и стреляет, а больше никто. Напоминаю правила: стрелять только по ясно видимой цели: с места засады не сходить, хоть вы убили, хоть ранили зверя — все равно ждите сигнала отбоя. И еще хочу попросить всех — картечь в стволы не класть. У нас во всем лесоохотхозяйстве такой порядок: стрелять только пулей. Картечью, конечно, легче попасть по бегущему зверю, но она плоха в другом отношении — разлетается, может поранить гайщика, а если даже вся попадает в кабана, то почти всегда получается подранок.
— Понятно!
— Разумеется!
— Правильно!
Все с готовностью соглашались неукоснительно соблюдать условия предстоящей охоты. Лесничий помолчал немного и добавил:
— Мы стоим сейчас на краю большого чегемского «котла». Эта глубокая впадина имеет километра три в длину и полтора в ширину. Здесь пологий спуск, и засада станет — сколько нас — застрельщиков? раз, два, четыре — каждый метров двести друг от друга, на этом краю «котла». Загонщики обойдут кругом, на противоположном конце спустятся в «котел» и с хорошим «гаем» двинут в нашу сторону, на застрел, значит. Всем ясно? Ну, давай, Ибрагим, идите. Перед началом дашь выстрел. Понял?
— Ага!
Охотники остались на месте, а егери и мы с Матросом, единственные, кто не получил никакой инструкции, быстрым шагом засеменили в туман.
Да, кажется, Матрос и не нуждался в инструкции. Он и шел без поводка. А меня вел Ибрагим. Я волновалась: что-то будет? Лесничий столько раз повторил слово «стрелять», что я заранее зажмуривалась.
Когда гайщики пришли на исходное место и разбрелись в стороны, а Ибрагим отцепил поводок с моего ошейника и громко бабахнул из ружья в небо, я твердо знала лишь одно: нужно найти зверя… А вот как действовать дальше?… Подсказки я не получила даже от Матроса. Опытный пес, весь такой деловитый, сосредоточенный, посмотрел направо, затем налево и неспешной рысью побежал в заросли.
— Иди и ты, Гитче! — сказал Ибрагим. — Ищи, собачка! Ищи. Покажи, на что ты способна. Ищи!
Углубившись в чащу, где в ветвях кустарника и густого подлеска бестолково путались клочья густого мокрого тумана, я немного растерялась. Как искать? Как выглядят эти звери, какой у них запах?