Это прискорбное недоразумение пустило в Румынии глубокие корни. Искусственно подогреваемое из Германии и Австро-Венгрии, которым оно было на руку и которые занимали в Бухаресте преобладающее политическое положение со времени упрочения власти принца Карла Гогенцоллернского, сделавшегося после войны 1877 года первым королем Румынии, оно легло в основу русско-румынских отношений. Благодаря последовательности и методичности, с которыми велась в Бухаресте антирусская пропаганда, недоверие к России стало для румынских политических деятелей чем-то вроде политического догмата. Особенно недоброжелательство к нам питали консерваторы, придерживавшиеся германской ориентации и пользовавшиеся поэтому благоволением короля Карла, но ему не были чужды и их противники либерального лагеря, может быть, в силу семейных преданий своего вождя г-на Братияно. Как бы то ни было, в Румынии не было людей, относившихся не только дружелюбно к России, но даже просто беспристрастно. Редко кому приходило в голову до великой европейской войны, переоценившей все политические ценности, задать себе вопрос, могла ли ещё Румыния ожидать в будущем от России новых неприятностей или, перевернув вопрос, какую существенную пользу могла она приобрести от своей вражды к своей восточной соседке и от сближения с Австро-Венгрией, которая владела Трансильванией с её четырехмиллионным чисто румынским населением, представлявшим в культурном отношении ценную часть румынского народа. Правда, из Берлина и Вены Румынию обольщали перспективой присоединения не только вернувшихся к России придунайских уездов Бессарабии, но и всей этой области с её молдавским населением, не только не мыслящим себя румынами, каковыми они никогда не были, будучи присоединены к России по Бухарестскому миру 1812 года, когда Румынии ещё не существовало, а было только два раздельных между собой дунайских княжества, но и давно свыкнувшихся с русским правлением и достигших под властью России экономического и культурного развития, которым не обладала ни одна часть Румынии, где крестьянское население жило в состоянии, близком к крепостному праву [3]. Само собой разумеется, что означенные перспективы могли обратиться в действительность лишь в случае победоносной войны с Россией, т. е. осуществление их было обставлено условиями, недостижимыми единоличными силами Румынии, что должно было значительно уменьшить их практическую ценность и вселить в благоразумных людей сомнение в целесообразности враждебной России политики [4].
[3] Бессарабия была одной из тех областей России, в которых крепостное право не существовало. Оно распространялось там лишь на цыганское население.
[4] Если тем не менее Румынии удалось, после заключения Версальского мира, перенести свою границу с Прута на Днестр, то это случилось не благодаря её союзу с центральными державами, а оттого, что в 1916 году она им изменила, за что была вознаграждена бывшими союзниками России присоединением, кроме выговоренных частей Венгрии, всей Буковины и Трансильвании, после Версальского мира, ещё и Бессарабской области в целом её составе, без всякого плебисцита, а просто на основании постановления местного провинциального собрания, действовавшего под давлением из Бухареста. Этой уступкой всей Бессарабии наши бывшие союзники пожелали, очевидно, покарать русский народ, по их мнению, недостаточно наказанный крушением своей государственности, за большевистскую измену.