Говоря о примирительных предложениях императорского правительства и министра иностранных дел Великобритании, я упомянул о том, что две мои попытки, так же как и попытка, сделанная сэром Эд. Греем, не увенчались успехом. 28 июля император Вильгельм вернулся из своего обычного морского путешествия в норвежских фьордах. Государь, узнав об этом, обратился к нему с телеграммой, в которой он выразил кайзеру просьбу оказать ему своё содействие в тягостную минуту объявления Австро-Венгрией «подлой» (ignoble) войны слабому соседу. Негодование в России, вполне разделяемое Государем, было огромное, и он предвидел минуту, когда под давлением общественного мнения ему придётся прибегнуть к мерам, могущим привести к войне. Государь просил Вильгельма II именем их старой дружбы сделать все от него зависевшее, чтобы избежать бедствий европейской войны, помешав его союзникам зайти слишком далеко.
На этой искренней по содержанию и дружественной по форме телеграмме Вильгельм II сделал, по своей привычке, пространные замечания, в которых было решительно все, начиная с подозрения, что Государь имел в виду свалить на кайзера ответственность за происходившее, затем следовали: упрёк в скрытой угрозе, истолкование выражения «подлой» войны как проявление панславистских взглядов, совет непосредственного обращения к императору Францу Иосифу для прямых переговоров с ним и ещё многое другое, кроме просимого Государем, в интересах мира, воздействия на воинственное настроение венского кабинета [XXIX].
Таким образом, личное обращение Государя к кайзеру с просьбой о его своевременном вмешательстве в австро-сербский спор имело не больше успеха, чем примирительные попытки сэра Эд. Грея и мои. Тем не менее британский министр иностранных дел, по моей просьбе, предпринял в Берлине новые шаги, целью которых было просить германское правительство самому указать средство, которое, по его мнению, могло бы сделать возможным посредничество четырех незаинтересованных держав для избежания столкновения между Россией и Австро-Венгрией. При этом сэр Эд. Грей в своей уступчивости венскому кабинету зашёл за пределы первоначальной мысли русского правительства, стоявшего на точке зрения необходимости одновременного с посредничеством держав прекращения военных действий против Сербии, и предложил Австрии занятие некоторой части сербской территории до тех пор, пока она ни добилась бы удовлетворения своих требований, под условием, однако, отказа от дальнейшего движения вперёд в ожидании окончательных результатов посреднических усилий держав.
Россия не возражала и против этого нового предложения, хотя оно и превышало по своей уступчивости все, чего можно было от неё ожидать.
Судя по разговорам, бывшим у меня, между тем с германским послом, я мог надеяться, что на этот раз германское правительство согласится наконец употребить своё влияние в Вене, чтобы убедить Берхтольда в необходимости большей сговорчивости. Утром 29 июля мы ещё не получили известий о переходе австрийцами сербской границы, зато в главный штаб постоянно доходили известия о мобилизационных мерах на русской границе в Галиции, о начале которых мы были извещены уже несколько дней перед тем и которые, по нашим сведениям, были почти закончены к этому времени. Германия, по словам графа Пурталеса, продолжала настаивать на непосредственных переговорах между Веной и Петроградом, на которые Австро-Венгрия по-прежнему не соглашалась. Что касалось мысли о посредничестве держав, то германское правительство упорно считало её не приемлемой для своей союзницы. Выходило нечто похожее на работу Данаид. С какой степенью энергии проявлялось берлинское влияние в Вене, я не знал, да и теперь не берусь решить. Зато можно вполне определенно сказать, что Вена, со своей стороны, с чрезвычайной настойчивостью требовала от Берлина заявления нам о намерении Германии приступить к мобилизации, если мы будем продолжать наши вооружения. Со ставшим ей обычным по отношению к Австро-Венгрии самоотречением Германия добросовестно выполнила это поручение, и 29 июля меня посетил германский посол, чтобы сообщить мне о принятом германским правительством, согласно австрийской просьбе [XXX], решении.
Сообщение графа Пурталеса было сделано в той весьма внушительной форме, в которой делались обыкновенно германскими представителями все сообщения их правительства и которые нередко весьма близко подходили к требованиям ультимативного характера. Своё сообщение сам Пурталес назвал «дружественным предостережением» (eine freundliche Mahnung) [XXXI].