По слонам отца, кое-кто из учеников был вхож к Крейману и не в столь официальные дни. Старик иногда звал некоторых учеников к себе вечерком в воскресенье помузицировать и повеселиться с его дочерьми. Отец и его брат Сергей неоднократно удостаивались этой чести. Бывало на таких вечерах весело и непринужденно.
Преподаватели в гимназии были неплохие, но некоторые обладали странностями. Отец уже тогда увлекался театром, об этом знали в гимназии. Однажды он был вызван в классе отвечать урок по греческому языку.
— Задает мне вопрос учитель, — вспоминал отец, — я ни бельмеса не знаю, задает другой — я молчу; задает третий — отвечаю невпопад. Наступает длинная пауза. Учитель берет перо и думает. Наконец говорит: «Хорошо, а теперь спросим вас по вашему предмету. Как имя, отчество Федотовой?» — «Гликерия Николаевна». — «Так, а Медведевой?» — «Надежда Михайловна». — «Верно, а Ермоловой?» — «Мария Николаевна». — «В чем она дебютировала?» — «В пьесе Лессинга «Эмилия Галотти». — «В какой роли?» — «В роли Эмилии Галотти», — «Свой предмет знаете — это отлично!» Поставил мне 5 и больше ни разу не вызывал, а при переходе из класса в класс ставил 3 и не спрашивал.
В классе отец сидел на одной парте с братом. Перед ними сидел мальчик Петруша Постников, с которым они постоянно дрались. Он был единственным из школьных товарищей отца, с которым он не потерял связи впоследствии.
Известнейший московский хирург Петр Иванович Постников порой бывал в нашем доме как гость и вызывался неизменно в случае болезни кого-либо, где требо валось хирургическое вмешательство. Лично я помню его с малолетства. Совершенно лысый, с приплюснутым носом и гнусавым голосом, он появлялся у нас своей быстрой переваливающейся, шаркающей походкой, с черной шелковой ермолкой на голове. Говорил он отрывисто и чрезвычайно громко — кричал. Противник полумер, он всегда применял радикальные средства и обычно с успехом, так как вообще говорили, что у него «рука легкая».
Помню, когда мне было лет шесть, я поскользнулся на улице и очень неловко упал. У меня заболела нога, боль медленно проходила, а когда прошла, я начал хромать. Призванные доктора щупали меня, качали головами и разводили руками, констатируя, что мне грозит костный туберкулез и что нога перестанет расти. Тут был вызван Постников. Он быстро прощупал мою ногу — пальцы у него были особые, словно без костей и, казалось, проникали куда-то под кожу.
— Пустяки, — заорал он, — йоду, согревающий компресс из йода!
Он тут же все предписанное самолично проделал со мной с исключительной ловкостью. Больно было ужасно, жгло отчаянно, когда через очень короткий срок компресс был снят — нога оказалась без кожи. Ее чем-то смазали, и очень быстро весь болезненный процесс был ликвидирован и никогда не возобновлялся. Позднее у меня был нарыв на ноге, который никак не проходил. Пробовали компрессы, вытягивающий пластырь — ничего не помогало. Я был отвезен отцом к Постникову. Меня очень забавляло, как они называли друг друга «Петрушей» и «Алешей», уменьшительным именем, которым отца звали лишь немногие знавшие его в детстве. Петр Ив. осмотрел больное место и попробовал отдернуть намертво присохший к болячке вытяжной пластырь. Я поморщился от боли.
— Ну, ну, не криви морду-то, — заорал он, — а то!.. — И как дернет пластырь изо всей. Я заорал.
— Ну, теперь ори — все в порядке! — Постников держал в руке пластырь и рассматривал его — весь очаг заразы был им выдернут с тряпкой вместе. Через несколько дней я был здоров.
Много, много лет спустя, уже после революции, я как-то встретился с П. И. Постниковым на рыбной ловле на озере Сенеж. День был ветреный, и выезжать на озеро не было смысла. Мы сидели на веранде гостиницы и отдыхали. Я спросил Петра Ивановича, какие были самые трудные операции в его жизни.
— Трудные или сложные? — выкрикнул он вопрос.
— Расскажите уж и то и другое.
— Расскажу уж сразу о самой трудной и самой сложной. Человек ехал в карете и высунулся из окна крикнуть кучеру, что он не туда заворачивает. В это время встречный ломовой, у которого задурила лошадь, въехал ему концом оглобли в рот. Хорошо еще, что он успел откинуть голову, но все равно во рту было черт знает что. Пришлось разбираться во всей этой каше и определять что к чему: зубы, десны, небо — все это перемешалось. Ну… разобрался — поставил на ноги…
Рыбу ловил Петр Иванович на Сенеже обычно один, выезжая в самые невероятные, лишь ему одному известные места, не посещаемые другими рыболовами, но приезжал обратно почти всегда с крупными экземплярами.
Человек он был необычайной физической силы — разгибал подковы, железного здоровья и необузданного, буйного характера. В молодости, подвыпив, в Крыму он на пари спрыгнул спиной с Байдарских ворот. После прыжка, когда его несли в ближайшую больницу, он молил, чтобы его убили — столь болезненная была эта переноска, так как добрая половина костей была у него переломана, но через короткое время он снова был здоров, и единственным воспоминанием о прыжке остались шаркающая походка и приплюснутый нос.
Как-то у нас, выпив лишнее, а пил он зверски, он надебоширил при игре в железку, после чего мои родители на долгие годы изгнали эту игру из дома.
Умер Петр Иванович в конце 20-х годов — у него была какая-то сложная и серьезная внутренняя болезнь, от которой он должен был немедленно скончаться, но он пережил несколько операций и обманывал докторов и смерть года три.
С другими своими товарищами по гимназии отец навсегда потерял связь. Помню только лишь, что в году 1913-м, когда отец заведовал городским Введенским народным домом, в котором справлялся 100-летний юбилей саперного батальона, к нему в антракте подошел представительный генерал весь в лентах и орденах. Он протянул к нему руку:
— Здравствуй, Алеша!
Отец смутился…
— Не узнаешь? Михельсон — третья парта справа!
Старые гимназические товарищи обнялись, обменялись несколькими воспоминаниями и разошлись, чтобы уже больше никогда не встречаться.
— Я не сразу его припомнил, — рассказывал отец, — так, в гимназии замухрышка был какой-то, — я его всегда колотил, а теперь — полный генерал!
Забавлялись в гимназии порой и довольно жестоко.
— Окна рекреационного зала в гимназии выходили на Петровку, — вспоминал отец, — как раз против ворот Петровского монастыря, где стоял стол, на нем икона с зажженной свечой и кружка. Рядом со столом сидел монах и клевал носом. Летом или весной мы, бывало, сделаем трубки из бумаги, нажуем промокашки, нацелимся в монаха и дунем — промокашка прямо ему в морду. Он вскочит и ничего понять не может. А то зимой за нами с Сережей, братом, приезжала лошадь из дому. Мы сядем и едем, а товарищи орут: «Бахрушины, подвезите!» — «Ладно, становись на запятки!» Кто-нибудь встанет — едем. «Давай мне книги, а то тебе неудобно держаться». — Возьмем книги. Как дорога пойдет под горку, шепнешь кучеру — вали поскорей. Он хлестнет лошадь, а мы пихнем товарища в снег. Лошадь бежит, а товарищ сзади: «Бахрушины, сволочи, отдайте книжки». Ну, помытаришь его, потом и выкинешь книги. Забавлялись — дураки были!
Отцу с братом многое в гимназии прощалось со стороны товарищей, так как их двоюродный брат Алексей Петрович был общепризнанной грозой заведения. Обладая большой физической силой и независимым характером, он держал в терроре половину учеников и преподавателей. В виде меры взыскания к нему часто применялся карцер. Сие ученическое узилище помещалось наверху на хорах. Однажды Ал. Петрович, будучи водворен туда для внушения, от нечего делать вскрыл стоявший там шкаф с учебными пособиями и обнаружил в нем человеческий скелет на подставке с колесиками. Дождавшись большой перемены, он неожиданно сбросил с хоров вниз злополучный человеческий костяк. Волею случая скелет упал прямо на колесики и покатился по залу, размахивая костяными руками и лязгая челюстью. Среди учителей и учеников произошла паника и давка. За этот проступок Ал. Петр, хотели исключить из гимназии, и лишь с большим трудом удалось замять дело.