Жаль, что Бог не благословил нас урожаем озимых хлебов. Вы пишете о флигеле, который Вы начали строить, но какой же это флигель? тот ли, который Вы хотели строить по плану Димитрия Александровича, или какой-либо другой? Сделайте милость, напишите к нам об этом: не только это, но и все подробности, до этого касающиеся, очень для нас интересны.
Насчет нас, будьте совершенно спокойны. Мы употребим все наши старания, чтобы сделать Вам угодное. Поверьте, ежели Бог до сих пор видимо нам покровительствовал, то верно и теперь он нас не оставит.
Мы не знаем, что Вам вздумалось, милый папинька, писать к нам о деньгах. О! у нас их еще очень много. Еще целая немененная пятидесятирублевая бумажка и 4 целковых. А теперь, как кажется, тратить нам некуда. Все нужное уже куплено, кроме, может быть, еще придется купить артиллерию. Платье наше хорошо: нового нам совсем не нужно, потому что и с этим куда нам будет деваться после вступления? Мы не знаем, как благодарить Вас за Ваше попечение о нас. Мы уж и так очень много стоим Вам, очень, слишком много, чтоб когда-либо мочь совершенно возблагодарить Вас.
Сейчас только от нас ушел Аккерман: он экзаменовал нас с лишком 2 часа; мы у него отвечали очень хорошо и получили полные баллы. Кар. Фил. также сказал нам, что он очень нами доволен. Кажется, что он еще будет у нас в другой раз. Впрочем, не знаем. Пожелав Вам доброго здоровья, полного успеха в занятиях и поцеловав Ваши ручки, остаемся Ваши послушные дети
Михаил и Федор Достоевские.
На полях следующие приписки:
Братьев и сестер за нас поцелуйте.
Шидловский и Карронад Фил. свидетельствуют Вам свое почтение. Няне и Федосье мы кланяемся. Первой желаем потолстеть.
27 сентября [1837 года]
Любезный Папинька!
Давно уже не писали мы к Вам, ожидая конца экзамена, который должен был решить судьбу нашу.
Еще прежде экзамена, на докторском смотре сказали, что я слаб здоровьем; но это была только пустая оговорка. На это они не имели никакого основания, кроме разве того, что я не толст. Да и что могли они сказать, когда они не могли заметить ни одного из моих недостатков, потому что нечистота лица прошла, а на другое они и не взглянули. Впрочем, на эти недостатки они и не смотрят, ибо нынешний же год они приняли многих, у которых гораздо можно было бы больше заметить. Главная же причина, во-первых, должна быть та, что мы оба брата вступаем в один год, а другая та, что мы вступаем на казенный счет. Более я ничего не могу придумать. Отозвались же они так, что я не в состояния буду перенесть всех трудностей фронта и военной службы, тогда как здоровье мое совершенно позволяет мне быть уверенну, что я могу перенести еще гораздо более. Много слез стоило мне это — но что же было мне делать? Я надеялся, что еще можно будет как-нибудь это сделать. Да и К. Ф. меня обнадеживал и уговаривал. Генерал с своей стороны, увидев мое свидетельство, готов был принять меня, ежели б на это был согласен доктор. Впрочем это еще можно очень поправить. Время терпит. Они принимают еще и в январе. Главное дело теперь состоит в том, чтоб иметь свидетельство от какого-нибудь хорошего доктора, который бы поручился в моем здоровье. Кто же лучше может это сделать, как ни М. А. Маркус. Он в Петербурге имеет большой вес. Притом же он в этом месяце, как слышно, должен быть в Москве. Одно его слово может переменить все дело. Меня бы приняли в училище и без того, но боятся, ибо нынешний год — чего никогда не бывало — умерло у них пять человек.
Генерал очень добрый человек. К. Ф. советует Вам написать к нему письмо, в котором вы бы попросили его допустить меня к экзамену и упомянули, что мы просили государя. Брат держал экзамен с честию. Мы наверно полагали, что он будет в числе первых, ибо ни у кого почти нет более его баллов. Из геометрии, истории, французского и закона он получил полные баллы, т. е. 10, из прочих всех по 9, чего почти ни у кого не было. Несмотря на все это, он стал 12-м; ибо теперь, вероятно, смотрели не на знания, но на лета и на время, с которого начали учиться. Поэтому первыми стали почти все маленькие и те, которые дали денег, т. е. подарили. Эта несправедливость огорчает брата донельзя. Нам нечего дать; да ежели бы мы и имели, то верно бы не дали, потому что бессовестно и стыдно покупать первенство деньгами, а не делами. Мы служим государю, а не им. Но это еще ничего, потому что личное достоинство никогда не затмится местом, и если он стал не первым, — чего он совсем не заслужил, — то в училище он может быть первым. Главное же дело состоит в том, что генерал объявил, что нет ни одной казенной ваканции; след., несмотря на разрешение государя, принять его не могут на казенный счет. Беда да и только! Где же взять нам теперь 950 р. Неужели отдать последнее? Вы уже и так все за нас отдали, что имели. Боже мой! Боже мой! Что с нами будет! Но он нас не оставит. Одна надежда на него.