Выписка заключала первоначально 32 жертвы; но в течение месяца, который я пробыл в политическом отделении, список этот утроился, а к осени он достиг громадной цифры шестисот (600) жертв.
Утро везде проходило тогда за занятиями; обедали мы все за общим столом в гостинице «Европа», а в 7 час. все отправлялись в Ботанический сад, где играла музыка. Мы составили из себя небольшой тесный кружок. Тут душою общества сделался Лев Савич Маков (ныне, в 1867 г., директор канцелярии министра внутренних дел). Он был прислан вместе с Влад. Дм. Левшиным еще при генерале Назимове, в конце марта, для приведения в действие указов 1-го марта об обязательном выкупе в губерниях Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской, и от 9-го апреля, об устройстве поверочных комиссий. Вот начало обширной крестьянской реформы во всем Западном крае. До мая месяца 1863 г., за разгоравшимся мятежом, г. Маков был лишь зрителем картины; с прибытием нового генерал-губернатора он стал одним из главных действующих лиц; я очень с ним тогда сблизился и наслаждался его умною, живою и своеобразною речью; грустно было тогда у каждого из нас на сердце; он оживлял нас и группировал вокруг себя; все в этом обществе делались самыми приятными и добрыми товарищами; все вновь прибывшие молодые люди из хорошего общества невольно примыкали к нашему кружку и таким образом составилось в Вильне первое независимое вполне русское общество; впоследствии оно разрослось и распалось на группы; но почти до выезда нашего из Вильны оставалось в тесном сближении.
20-го мая, в 10 часу утра, сидя у себя дома, я был поражен отдаленным звуком барабана и трубы; звук этот все приближался и с ним рос гул толпы. Все всполошились и бросились к окнам: по узкой Доминиканской (ныне Благовещенской) улице приближалась процессия: вели на казнь ксендза Ишору. Впереди ехали жандармы и казаки; далее окруженный солдатами, бодро шел высокий, молодой ксендз, приятной наружности; рожки уныло играли; рядом с осужденным шел духовник, а за процессиею и вокруг нее кипела необозримая толпа народа. Женщины все еще были в черном и громко рыдали. Поляки не хотели верить, что правительство наше решится на казнь и даже самого Ишору уверили, говорят, в том, что казнь будет лишь примерная. Но когда раздался залп, ужас был общий. Слышно было, что до 20 тысяч народу собралось на обширное поле Лукишки, где это происходило, и на возвышенностях, вокруг лежащих.
В этот день в городе было мрачно; русские и поляки при встрече косо друг на друга посматривали. Вина казненного состояла в чтении возмутительного манифеста народу, собравшемуся в костеле. Подобное чтение, как впоследствии обнаружилось, происходило почти повсеместно в крае, в один и тот же день, кажется 20-го января. Умысел и заговор были из этого ясны; Ишора был задержан из первых и потому на него пал жребий. Чрез 2 дня происходила новая казнь: расстреляны были старый ксендз Земацкий и молодой шляхтич Лясковский. Я видел тоже как они шли на казнь. Но казнь эта не произвела уже на жителей такого впечатления, как первая.
В конце мая 1863 г. издано было воспрещение носить траур и революционные знаки; за ослушание назначен был штраф, и служащие обязаны за жен своих подписками. Все это было исполнено быстро, полиции был уже дан толчок и в первое время взыскано было мало штрафов - их взыскивалось гораздо более впоследствии, когда, при разных удобных случаях, были деланы поляками неудачные попытки поставить на своем. До сих пор презрение к русской власти было общее; тут стало понятно, что борьба трудна.
Одно было стеснительное условие для жизни, как последствие военного положения: вечером после 9-ти часов все пешеходы должны были иметь при себе зажженные фонари, что в светлые июньские ночи выходило очень странно. Кроме того нельзя было выезжать на городскую черту без особого билета. Окрестности Вильны скоро были очищены; лишь только кто-нибудь выходил из города в шайку, с домовладельца или хозяина взыскивался штраф. Эта мера многих остановила.
Так протекал июнь месяц; два события особенно в нем ярки, именно: казнь Колышко в начале месяца, а через неделю казнь Сераковского. Первый был молодой человек 22 лет, дворянин Лидского уезда, Виленской губернии; родители его, кажется, эмигрировали, и он воспитывался в Генуэзской польской школе (основанной генералом Высоцким), где отличался своими способностями; характера был смелого, с твердою волею, что называется сорви-голова; он быстро встал во главе одной из трех главных шаек, образовавшихся на Жмуди, и был разбит по соединении с отрядом Сераковского. Во время казни он выказал много твердости. Сераковский же чрезвычайно растерялся, когда ему пришли объявить о предстоящей участи. Он все как-то надеялся на прежние свои заслуги.