Надо заметить, что Сераковский был сильно ранен и долго не могли его допрашивать; но когда рана его почти совсем зажила, он отклонял допросы под предлогом чрезмерной слабости.
Казнь его совершилась лишь два месяца спустя после его задержания, между тем как в преступлении его не было никакого сомнения, а на допросах ответы его были самые короткие и ничего не значащие; однако и он тоже показал, что взят в мятеж силою!
Во время казни он выказал необыкновенное малодушие; бранился, кричал и даже ударил палача. Об этом тогда было писано в газетах. Между тем уже впоследствии я отыскал во французской иллюстрации того времени его портрет с краткою биографиею, в которой сказано, что он, пронзенный пулею в грудь, погиб на поле брани за свое Отечество.
В течение июля месяца 1863 г. принимались деятельные меры к очищению лесов от мятежников; всякие реляции о громких баталиях навлекали на начальствующих лиц неудовольствие генерал-губернатора, ибо доказывали только плохое их смотрение; поэтому характер преследования шаек изменился; прежде смотрели на это как на войну, как на экспедиции против горцев, с целью схватить отличия; а на мятежников, надо сознаться, смотрели наши офицеры, как на воюющую сторону, восторгались их начальниками и одному из них за храбрость против нас выхлопотали прощение.
Теперь войска должны были преследовать шайки до полного истребления и до совершенного водворения в известном районе спокойствия и военно-полицейского управления, согласно инструкции начальника края, изданной 24 мая. Весь июнь ее приводили дружно в исполнение. В уезды назначены новые военные начальники с другим, более серьезным, взглядом на дело. Многие были назначены из гвардии. Повсюду стали учреждаться сельские вооруженные караулы; но можно сказать, что лишь в июле 1863 г. жители края несколько вздохнули.
В конце июня прибыла из Петербурга 1-я гвардейская пехотная дивизия (полки: Преображенский, Семеновский, Измайловский и Гатчинский) на смену 2-й дивизии, а так как между новоприбывшими офицерами у нас было более старых товарищей и знакомых, то следующий месяц общество наше особенно оживилось. Генерал-губернатор сделал смотр Павловскому и Московскому полкам на площадке дворца, перед возвращением их в Петербург. Впервые по приезде его увидели в народе, и энтузиазм войска был огромный.
К этому же времени следует отнести еще одно и притом важное событие: высылку епископа Красинского в Вятку.
После того как генерал-губернатор при личном с ним свидании передал ему свой взгляд на восстание и требовал его содействия, епископ решился не принимать никаких мер, что и сделалось всем известно; вследствие этого генерал-губернатор обратился к нему с письмом, в котором изложил весьма категорически обязанности римско-католического духовного начальства при настоящих смутных обстоятельствах, прося немедленно принять меры к удержанию как духовенства, так и паствы от мятежа, напоминая в письме, что согласно 12 § инструкции для военно-гражданского управления краем одинаковой ответственности с нарушителями порядка подвергаются и те, которые своим несмотрением тому способствуют. Письмо это было в то же время распубликовано.
Вместо ответа епископ сказался больным и чрез прелата Бовкевича на усмотрение генерал-губернатора был представлен проект увещания к народу, своею уклончивостью более походивший на революционное воззвание. Вместе с тем епископ, желая уклониться от ответственности и устрашенный энергическими мерами, принимаемыми правительством к водворению порядка, испросил себе увольнение вследствие отчаянного будто бы состояния здоровья, на несколько месяцев, на кеммернские минеральные воды в Лифляндии. Получив желаемый отпуск, епископ, накануне отказывавшийся, по причине болезни, принять присланного к нему от начальника края гражданского губернатора с требованием передачи управления епархиею на время отсутствия, вдруг выздоровел и стал разъезжать по городу и легкомысленно высказывать свою радость и свои надежды. Все это немедленно разнеслось и генерал-губернатор решился раз навсегда удалить его из края.
Когда Красинский отправлялся из Вильны, огромная толпа народа теснилась вокруг станции железной дороги. В один поезд с епископом сел и жандармский офицер, снабженный открытым предписанием, бумагами к разным губернаторам и значительными средствами для пути. До Динабурга никто ничего не знал, но приехав туда (здесь пассажиры пересаживаются на линию, идущую в Ригу), по выходе из вагонов епископа и его свиты (духовник, доктор и двое слуг), они были встречены местным военным начальником, который между тем был уведомлен по телеграфу, и помянутым жандармским офицером, объявившими епископу распоряжение начальства. Он повиновался без особого смущения и спросил только, куда его повезут; получив в ответ, что его велено доставить во Псков, он видимо успокоился; один доктор был в отчаянии, - он вовсе не располагал туда удалиться; но приказано было лишь по приезде туда объявить епископу о дальнейшем следовании к месту назначения, а спутникам его предложить или следовать за ним на собственный счет, или вернуться в Вильну. Доктор, разумеется, поспешил воспользоваться этим предложением; остальные отправились далее; велено было везти епископа в Новгород по шоссе, чтоб миновать Петербург и не останавливаться долго в Москве. Во все города по пути следования до Вятки дано было знать губернаторам и они принимали миры к скорейшему и удобнейшему его отправлению; для епископа же окончательное место ссылки оставалось тайною до Казани.