Но, возразят нам державы, неохотно расставаясь с предлогом к вмешательству, - Польша отдана России на некоторых условиях, обеспечивающих благоуправление этого края; Европа не желала бы, чтобы страна, которую она укрепила за Россией, была управляема дурно, чтобы личность и собственность не были ограждены в ней надлежащим образом и чтоб общественные интересы в ней не могли заявлять себя правильным образом. Наконец, в трактате упомянуто о народном представительстве.
В трактате действительно упомянуто о народном представительстве, но характер его не предопределяется; трактат предоставляет политическое устройство Польши в полное распоряжение России и, напротив, требует только того, чтоб этот край был неразрывно соединен с нею этим устройством. Хороши или дурны условия управления России, во всяком случае Польша должна довольствоваться ими или желать их улучшения наравне с остальными владениями, принадлежащими скипетру России, совокупно и солидарно со всеми прочими ее подданными. Часть ни в каком случае не может предписывать законы целому. Хорошо целому, хорошо и частям; дурно целому, дурно и частям. Основательны или неосновательны желания поляков, они только тогда могут быть допущены, когда будут иметь своим предметом благо целого, а не клониться в ущерб ему. Но не всякое желание может быть исполнено, ибо не всякое желание основательно и разумно. У всякого барона может быть своя фантазия; у всякого может быть свой план в голове, как лучше устроить то или другое во благо целого государства и на счастье целого миpa. Польша из своего прошедшего не может почерпнуть ничего, что могло бы годиться для благоустроенного общества; в истории ее старого погибшего государства нет образцов, годных для подражания, и гораздо лучше вовсе забыть эту несчастную историю. В каком бы положении ни находилась Польша под скипетром России, оно все-таки лучше того, в каком была эта страна до присоединения своего к России. Польше, стало быть, остается в своих политических желаниях примкнуть к России согласить свои виды на благоуправление с видами России и усвоить себе те начала, которые выработались и вырабатываются политическим развитием русского народа. Если дать волю своему воображению и пуститься в отвлеченные комбинации, в праздные сочетания понятий, то можно придумать бесчисленное множество всякого рода планов; но хороши только те планы, которые соответствуют действительным условиям. Таких планов никогда не бывает много, или, лучше сказать, на каждый предмет может быть только один такого рода план. Все добросовестные стремления должны быть направлены к тому, чтобы найти этот единственный путь улучшения, а не к тому, чтобы во что бы то ни стало придумывать свое и разбегаться по всем тропинкам, которые открываются для отвлеченной мысли или для разыгравшегося воображения.
Россия не может допустить никакой комбинации относительно своего политического устройства, составленной на основании чуждых ей условий или не вытекающей прямо из практических условий ее быта, -никакой комбинации, которая не будет прямым ответом на ее действительные потребности или которая может повести к ослаблению ее государственного состава. Ни Польша, ни вся Европа не могут вынудить Россию принять чуждую ей формулу политического устройства. Да и какая польза была бы от того, если бы Россия дала навязать себе какую-нибудь комбинацию, которая не могла бы привести ее ни к чему, кроме замешательства и бессмысленного брожения? Страна, призванная к великой исторической жизни, Россия имеет свой оригинальный тип и свойственный ей ритм развития. Не одни племенные особенности чисто русского народонаселения России определили этот тип; он есть результат многих условий исторических и географических, и всякая отдельная часть Русского государства может подчиниться этому типу без унижения и оскорбления для своей особой национальности. Этот общий тип, выработанный долгою, трудовою, до сих пор исключительно ему посвященною историей, способен ко всевозможному усовершенствованию и может в своем дальнейшем развитии удовлетворить всем потребностям человеческой жизни и человеческого общества. Только на твердой основе этого типа народонаселения входящие в состав Русского государства могут заботиться о своем политическом благосостоянии. Одни и те же результаты достигаются разными путями и разными способами. Мы не можем повторять для себя историю других народов; мы имеем свою историю, которая до сих пор еще ни разу не спотыкалась. Мы пережили времена мрака, неурядиц, иноплеменного варварского ига; мы потерпели всевозможные пленения и бедствия, перенесли все невзгоды и все тягости, сопряженные с развитием единого и крепкого государства, вытерпели всякого рода диктатуры. Мы прошли тяжелую и долгую школу. Нам незачем идти снова в школу или переделывать у себя то, что было у других народов. Со времен Вольтера и Монтескье внимание Европы постоянно было обращено на политическое устройство Англии. Об английских учреждениях писалось и пишется вкривь и вкось на всех европейских языках; они копировались на практике в разнообразных видах, и вот выработалась общая схема политического устройства, которая под именем конституции считается обязательною для всякого государства, желающего стать с веком наравне. Все европейские государства нарядились в конституции. Франция уже несколько раз, как известно, меняла этот наряд. Кто из людей здравомыслящих не согласится, что все эти наряды, все эти сочиняемые конституции не имеют никакого существенного значения, никакой действительной силы? Вся история Франции начиная с 1789 года по сие время служит тому доказательством. Происходящие теперь перед нами печальные и вместе забавные явления в прусской конституции служат также очень интересною характеристикой духа и значения всех этих сочиняемых и делаемых государственных устройств. Все эти новейшие государственные устройства, все эти конституционные наряды, несмотря на высокую цивилизацию тех стран, которые в них облекаются, не представляют ничего поистине серьезного, ничего твердого и служат только выражением переходного состояния европейских обществ; никого не удовлетворяя, они производят только брожение и смуту, ведут к вредным столкновениям и подвергают опасности все основы государственного и общественного порядка. Ничья мысль не может успокоиться на этих сочиненных конституциях; они сами лишены всякой веры в свое существование. В самом деле, кто решится сказать, что европейские государства находятся теперь в состоянии сколько-нибудь утвердившемся и прочном? И вот все снова обращаются к Англии; все спрашивают, почему только ее государственное устройство в целой западной Европе твердо и незыблемо в своих основаниях. Разница между английским устройством и всеми этими фальшивыми конституциями, которые покрыли теперь всю Европу, состоит в том, что первое органически выросло, а эти последние сочинены и сделаны. Первое во всех своих подробностях есть плод долгой и трудной истории, и все в нем вышло из жизни, все выработано практикой и опытом; а новейшие конституции, которые сочиняются в других европейских государствах, -фальшивая копия, лишенная всякого духа жизни и не имеющая никаких корней в действительных условиях страны. Каковы бы ни были результаты английских учреждений, учреждения эти хороши прежде всего тем, что они не теория, а практика, что в них понятие не предшествовало делу, а напротив, само вырабатывалось из дела. Подражать английским учреждениям, копируя их формы, значит не понимать ни смысла, ни силы их. В самом деле, ничто так не далеко от оригинала, как копия, ничто так не разнородно с живою действительностью, как снимок с нее, как бы он ни был тщательно сделан. Как бы ни был точен и верен портрет, но надобно быть сумасшедшим, чтобы видеть в нем одно и то же явление с живым человеком, которого он изображает. Зато как бы ни были несходны между собою живые люди, все они сходствуют между собою именно в том, что они живые существа, а не призраки.