К 1 января Москва поприукрасилась, и только кое-где разрушенные или поврежденные снарядами, с зияющими ранами, дома напоминали о том, что пришлось пережить обывателям в течение последнего месяца минувшего года. На самый день Нового года меня пригласил к себе генерал-губернатор и передал мне высочайше пожалованный мне орден Св. Владимира 3-й степени, при этом Ф. В. Дубасов страшно сокрушался, что все его убедительные просьбы, обращенные к военному министру, а затем и непосредственно к Государю, о производстве меня в генерал-майоры остались безрезультатными. Чувствовалось, как Дубасов действительно был этим расстроен. Я же, со своей стороны, был очень рад, что желание Дубасова не исполнилось, так как производство мое в генералы было бы в то время неслыханной наградой (еще году не было, что я был произведен в полковники, а по правилам надо было пробыть в чине полковника не менее 3 лет), и такое неслыханное отличие возбудило бы слишком много зависти и нежелательных толков. В этом мнении своем я еще больше укрепился, когда представлялся Государю, чтобы благодарить его за награду, его величество мне сказал: "А вы знаете, что Дубасов вас представил к производству в генерал-майоры и усиленно меня просил об этом, но я нашел, что это еще слишком рано, ведь вы только в мае произведены в полковники, а кроме того, вам ведь было бы неприятно, если бы я вас не оставил в Свите".
А так как Дубасов, мужество и политическая честность которого единственно спасли положение, не получил никакой награды, то мне было бы более чем неловко, если бы меня так выделили. Думаю, что Ф. В. Дубасов был обойден исключительно благодаря интриге Дурново, управлявшего тогда Министерством внутренних дел, к которому Дубасов всегда относился весьма отрицательно, не уважал его и игнорировал. Кроме того, погашение восстания в Москве Дурново хотел приписать себе, хотя был тут ровно ни при чем. В результате и было, что Дурново 1 января произведен был в действительные тайные советники, был утвержден в должности министра внутренних дел, а дочь его назначена фрейлиной.
Как мне рассказывали потом, на имя Дубасова заготовлен был даже рескрипт с выражением благодарности и назначением его членом Государственного Совета, но под влиянием Дурново, а может быть и Трепова, эта мысль была оставлена, и только 17 января, как бы между прочим, Дубасов был назначен членом Государственного Совета с оставлением в должности генерал-губернатора.
В губернии у меня хотя и не было никаких открытых беспорядков, тем не менее чувствовалось какое-то беспокойство и волнение в крестьянских массах под влиянием агитации членов Крестьянского союза и других агитаторов. Чтобы несколько парализовать эти нежелательные и вредные влияния на крестьянское население и рабочих фабрик и заводов губернии, я принял тактику обращения к населению для разъяснения тех или других вопросов и явлений путем особых объявлений, брошюр, листков, которые составлялись мною и за моею подписью рассылались по всем городам, деревням и селам, где расклеивались на видных местах и раздавались населению. Я считал, что такие меры, когда население получало разъяснение на волнующие его вопросы непосредственно от меня, должны иметь успех, так как парализовывали всевозможные нежелательные толки и слухи, пускаемые в ход агитаторами. […]
При этом я всегда старался неукоснительно и со строгой последовательностью проводить в жизнь все вопросы, которых я касался в моих объявлениях, и было заметно, как крестьяне и рабочие постепенно, привыкая к моим обращениям, проникались к ним доверием. Я считал, что главной обязанностью администратора должно [быть] стремление приобрести не популярность, а доверие населения, а для сего прежде всего необходимо внедрить в себе сознание, что не население существует для власти, а власть для населения, а это, к сожалению, многие администраторы у нас не учитывали. Но недостаточно еще проникнуться этим сознанием, надо это сознание суметь передать своим подчиненным, а передать его можно не словами, а делом, надо показать им пример как надо работать, как надо относиться к своим обязанностям. Не строгость, а пример должен, по моему мнению, стоять на первом плане.
Сейчас же после Нового года возник вопрос о 6 января 1 и связанном с этим днем крестном ходе из Успенского собора на Иордань и крещенском параде. Было устроено частное совещание для обсуждения вопроса, ехать ли генерал-губернатору в собор и сопровождать ли крестный ход. Градоначальник барон Медем представил по сему поводу тревожные данные, указывая на имеющиеся сведения о готовящихся покушениях на генерал-губернатора, и что во время крестного хода представляется особенно трудной его охрана, так как не допустить народ нельзя, а профильтровать его нет возможности. Я всецело поддерживал желание генерал-губернатора участвовать в крестном ходе, находя, что его появление и шествие с крестным ходом, окруженного народом, произведет на всю Москву ободряющее действие и будет учтено в благоприятном смысле благонамеренной частью населения, а на революционно настроенную произведет должное впечатление, между тем как уклонение от участия будет учтено обеими сторонами в обратном смысле. Но дабы не заслужить упрека, что этим я подвожу градоначальника под ответственность, я сказал, что предложу генерал-губернатору поехать со мной в собор и на крестный ход. Эта мысль была потом горячо поддержана женой Дубасова (Александрой Сергеевной, рожденной Сипягиной), весьма почтенной и умной женщиной.
6 января генерал-губернатор и выехал со мной в открытых санях в Успенский собор, после чего, сопровождая крестный ход, спустился через Тайницкую башню к Москве-реке, где была устроена Иордань. Народу была такая масса, что, казалось, вся Москва праздновала наступление спокойствия в столице. Вернувшись с крестным ходом обратно в собор, Дубасов благополучно вернулся со мной в генерал-губернаторский дом.
С тех пор, куда бы ни ездил Дубасов, я всегда сопровождал его, то в его экипаже, то в моем. Его жена всегда просила меня об этом, у нее была какая-то уверенность, что со мной ничего не случится. Это очень не нравилось адъютантам, задевая их самолюбие.
8 января градоначальник барон Медем был произведен в генерал-лейтенанты с отчислением от должности, а на его место назначен казанский губернатор генерал-майор Рейнбот. В этот же день командовавший Лейб-гвардии Семеновским полком во время усмирения московского восстания полковник Мин произведен был в генерал-майоры с зачислением в Свиту его величества.
Новый градоначальник Рейнбот прибыл в Москву 15 января и тотчас вступил в должность, произведя очень хорошее впечатление на подчиненных своей умной, содержательной речью, с которой он обратился к ним. На другой же день своего приезда Рейнбот успел уже объехать много полицейских участков и пожарных команд. Видно было, что новый градоначальник полон сил и энергии и внесет свежую струю в полицейское дело столицы после патриархального бездействия барона Медема. Рейнбот представлял собой очень умного, энергичного, ловкого администратора, но, к сожалению, это был человек беспринципный, искавший популярности и не стеснявшийся [в средствах] для достижения тех или иных целей, умел показать товар лицом и втереть очки. Первое время Рейнбот, можно сказать, был очень хорошим градоначальником, но постепенно успех его вскружил ему голову, он стал тратить громадные деньги, ни в чем себе не отказывая. Истратив все состояние своей первой жены, милейшей, достойнейшей женщины из простой купеческой семьи, имея двух сыновей, он с ней развелся, чтобы жениться на богатой вдове, Зинаиде Григорьевне Морозовой, вдове фабриканта Саввы Тимофеевича Морозова. После этого ореол Рейнбота стал понемногу падать, ему, как говорится, море стало по колена, он не стал уже так добросовестно относиться к своим обязанностям, свалив большую часть дел на плечи своих подчиненных, из которых не все были на высоте и своими темными делишками компрометировали Рейнбота. Стали распространяться неблагоприятные слухи, и все это постепенно привело к увольнению его от службы и преданию суду после произведенной сенатором Гариным ревизии градоначальства.