Разные поляки были тогда во Львове. И разное было их отношение к нашей стране. Нам было нелегко. Факт оставался фактом – нами был подписан договор с Риббентропом. Завертелась машина пропаганды против Советского Союза, главным обвинением было, что мы, коммунистическая партия, пошли на сговор с фашистами.
Трудно было, очень трудно было отвечать на, казалось бы, очень легкий вопрос. Трудности заключались не в сути дела, а в форме. Потому что, по сути дела, ничего не могло быть общего у коммунистической партии с фашистами и, следовательно, по существу, никакого договора не могло быть, но формально этот договор был, и им определялась новая граница. Все это стало достоянием общественности, когда была разгромлена Германия и немецкие архивы попали в руки американцев.
Основная трудность заключалась в том, что мы не могли сказать о том, что это был маневр, что другого выхода у нас не было. Мы вынуждены были пойти на это, по вине той же Польши, по вине той же французской буржуазии, по вине буржуазной Великобритании, которые не хотели объединить усилия с Советским Союзом против фашистской Германии. Этого мы сказать не могли полякам, это мы даже у себя на Украине не могли сказать.
Однако не только эти трудности возникли во Львове. Поляки особенно остро переживали, что они лишились государственности, Польша оккупирована, Варшава разгромлена. Но мы опять не могли говорить полным голосом, не могли занять позицию, вытекающую из нашего миропонимания, из нашей идеологии. Открытую пропаганду против Гитлера, против гитлеровской политики, против немецких и итальянских фашистов мы вели до заключения договора. А теперь не могли ничего сказать, потому что они стали нашими союзниками. Я бы сказал, сложилось буквально трагическое положение для наших пропагандистов.
В то время в украинской партийной среде поляков почти не было. А если и были, то они не занимали какого-нибудь видного положения в партии. Всех таких людей уничтожил Сталин.
Когда я приехал во Львов, мне сказали, что есть такая писательница Ванда Львовна Василевская – человек решительный, реально оценивает обстановку и на нее можно положиться. Меня заверили, что она нас поймет и пойдет вместе с нами.
Она должна была вот-вот прибыть во Львов. Я ждал Ванду Львовну, чтобы вместе с ней начать работу по организации польской интеллигенции во Львове. Мы хотели удержать их от антисоветской деятельности, сделать нашими союзниками в борьбе за нормализацию условий жизни. В других районах Западной Украины, заселенных украинцами, мы опирались на украинцев и в поляках не нуждались. Положение осложнялось еще и тем, что западные украинцы были очень настроены против поляков, которые были господствующей нацией и вели неразумную политику притеснения украинского населения. Настроение, особенно среди украинской интеллигенции, было антипольским.
Мы не хотели усиления раздоров. Так уж сложилось исторически: много веков Польша и украинцы воевали между собой. Всем известны времена Богдана Хмельницкого, который вел активно войну против поляков. Потом под его руководством Украина вошла в состав Российского государства.
Наконец появилась Ванда Львовна. С ней мы легко договорились по всем вопросам. Она поняла наши объяснения, в каких условиях был заключен договор с немцами и почему мы двинули свои войска в восточные районы Польши.
Относительно договора говорил с ней не я, а приехавшие со мной украинские писатели, главным образом Корнейчук и Микола Платонович Бажан. Эти люди были наиболее активны и близки мне. Через них я делал установки по нашей пропаганде и нашей политике среди польского творческого актива, который стал группироваться вокруг нас.
Ванда Львовна и сама, как писательница, с большой симпатией относилась и к белорусской, и украинской бедноте. Это отражено в ее литературных произведениях. Она сидела в польской тюрьме за защиту прав западных украинцев и белоруссов. Ее книги я и сейчас вспоминаю с удовольствием.
Я сейчас фамилии других польских товарищей в памяти не удержал, в то время к нам пришла одна Ванда Львовна, позднее появились и другие, бежавшие из Варшавы польские интеллигенты. К нам они относились по-разному, некоторые довольно недружелюбно, а некоторые откровенно пьянствовали. Ванда Львовна же сразу включилась в работу и быстро стала вожаком польской интеллигенции во Львове.