Вечером первым явился кадий с подарком. Женщина приняла его, но, когда раздался стук в дверь, поскорее велела ему снять верхнее платье, надеть колпак и спрятаться в чулан. Так же она поочередно поступила с надсмотрщиком за торговлей, мясником и купцом. Купца она спрятала, когда явился ее муж, причем женщина испугала купца, сказав ему, что только накануне муж ее убил четырех человек.
Муж уселся с женою болтать и стал расспрашивать ее о том, что она видела, когда ходила в баню. Она ему сказала, что испытала четыре приключения. Спрятанные в чулане поняли, что женщина собирается их выдать, и очень смутились. На вопрос о приключениях женщина ответила, что встретила четырех шутов в колпаках. Эмир сразу понял хитрость жены и спросил ее, почему она не привела их, чтобы позабавить мужа и себя. Она отвечала, что боялась, как бы эмир их не убил. Но эмир сказал, что он только заставил бы их поплясать и рассказать что-либо забавное. Ну а если бы они не сумели этого сделать, спросила жена, что тогда? Тогда, сказал эмир, он бы их убил. Запертые в своих чуланах с волнением и смущением слышали весь этот разговор. Наконец жена эмира сказала, что приведет шутов на следующий день, но эмир сказал, что на следующий день он будет занят службою. Тогда жена его просила позволения представить шутов сейчас. Первым она вытащила кадия. Эмир жестоко надсмеялся на ним, заставил его плясать и рассказать забавный рассказ, после чего отпустил. Так же эмир и его жена поступили с надсмотрщиком за торговлей, мясником и купцом».
Афганская версия в шутливой изящной форме читает нравоучение сильным мира сего, которые хотели обидеть честную женщину; эта версия в полной мере подтверждает славу афганцев как хороших рассказчиков. Несмотря на полную разницу деталей, она чрезвычайно близка по замыслу к фабло, показывая лишний раз, как неверны попытки схематических построений рассказов для сравнения общих и различных деталей: часто две совершенно разные фактически детали могут быть гораздо ближе друг к другу, указывая на зависимость обеих от общего типа построения рассказа, из которого они естественно вытекают.
Точно так же как часто тождественная деталь, тождественный мотив может возникнуть в двух рассказах совершенно независимо. Так, например, в одной новоиндийской версии есть деталь, чрезвычайно близкая к фабло: как в фабло ухаживатели оказываются покрыты перьями, так и в новоиндийском рассказе один ухаживатель покрыт хлопком.
Задачею четырех чтений, которые я предложил вашему вниманию, было показать, что примерно в XI–XIV вв. Восток оказал значительное влияние на средневековую повествовательную литературу Запада, что не только в это время были переведены на ряд западных языков два крупных восточных сборника рассказов, но что в проповедническую и светскую повествовательную литературу Запада Восток внес свои элементы путем устной передачи: Византия, Испания и Сицилия подготовили почву, крестовые походы и созданное ими и возникновением монашеского проповедничества и миссионерства широкое общение Запада с Востоком дало возможность проявиться восточному влиянию и в области повести; блестящий талант восточных рассказчиков, умевший создавать искусно сплетенные сюжеты и чрезвычайное их разнообразие, естественно, сделал Восток в это время источником, из которого свободно черпал Запад. Я надеюсь, что мне удалось достаточно убедительно составить это мое рассуждение.
Если это так, то я вполне понимаю, что у вас является тогда вопрос: допустим, что мы убеждены, но какое это может иметь для нас значение и зачем читающий хотел это нам доказать? Такой вопрос я считаю вполне естественным и хочу на него ответить, ибо специалист должен, мне кажется, всегда быть в состоянии ответить на то, как в его понимании специальная его работа связывается с общими вопросами знания, ибо всякая сознательная, действительно научная работа должна быть соединена с этими общими вопросами.
Я принадлежу по своей специальности к востоковедам, которые ставят себе задачею изучить и понять Восток. Мы считаем, что, только поняв надлежащим образом Восток с его громадными культурными достижениями, человечество может надлежащим образом понять себя, осознать себя, т. е. сделать то, без чего не может быть настоящей жизни человечества, ибо вне сознания нет жизни, а есть только существование. Если такова задача востоковедения, то понятно, какое, по нашему мнению, имеет значение разработка вопроса о восточных влияниях, ибо здесь мы найдем ключ к пониманию и дальнейшего возможного влияния Востока на Запад; ведь именно в момент столкновения влияния определеннее всего выявляются индивидуальные особенности отдельных культур. Я выбрал совершенно специальный и частный вопрос о восточном влиянии на повествовательную литературу Запада в XI–XIV вв., потому что именно лишь при специализации, дифференциации можно говорить о той степени точности доказательства, которая необходима, и только из ряда таких точных (в пределах, конечно, возможного, как я уже несколько раз оговаривал) частичных доказательств складываются те более широкие построения, которые выводят на широкие, общие пути знания.