Промежуточная позиция наших групп прорыва должна была быть где-то в непосредственной близости, почему же мы никак до нее не доберемся? Быстрее вперед! Мощь массы людей и транспортных средств нарастала, достигая, как казалось, запредельного уровня. Командиры уже не могли управлять ее движением — просто не было никакой возможности придать этому броску навстречу вражескому огню хоть какую-то организованную форму. Рвущиеся к свободе подразделения и части пешим ходом, верхом, на телегах, облепив самоходные орудия и всевозможные повозки, еще сохранявшие способность передвигаться, совершенно перемешались на этих заснеженных холмах под артиллерийским и минометным огнем противника. Этот мощный поток нельзя было остановить ничем.
Я поспешил подняться по склону холма. Несколько раз пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Неподалеку от меня в группу солдат попал и разорвался русский снаряд. В воздух, крутясь, взлетели руки, ноги, головы... Я перевалил через крутой откос. Почти на самой вершине холма стояла брошенная повозка и валялась убитая лошадь — прямое попадание снаряда. На земле валялось содержимое повозки. Раненого ездового я мог только утешить тем, что груз и так надо было бросить. Он сам перебинтовывал себе ногу.
Краткий снежный заряд и ледяной ветер. Над головой на бреющем полете прошел советский штурмовик. Укрыться от него было совершенно негде. Но его пушки и пулеметы молчали, летчик не решался открывать огонь, поскольку не мог отличить своих от нас.
По верхушке холма ударил огонь противотанковых орудий противника. После первых же разрывов я стал уклоняться влево. Трудно было отрываться от своих товарищей. Мой компас показывал направление на восток. Это длилось недолго, вскоре все стали двигаться в том же направлении. Наши автоматы и карабины молчали, поскольку они ничего не могли сделать против огня вражеской артиллерии, а пехоты врага в поле зрения не было. Земля снова покрылась толстым слоем снега, порой сугробы наметало по колено глубиной. На свежем снегу часто виднелась кровь.
На дне одного из оврагов опять застряли несколько грузовиков. Один полугусеничный грузовик завяз в самом опасном и глубоком месте, словно его водитель был слеп и специально выбрал самый плохой путь. А несколько телег, запряженных лошадьми, благополучно преодолели этот овраг.
Судя по огню, русские вели его со своей новой отсечной позиции. Слева по другую сторону лощины виднеется лесок. Русская артиллерия бьет оттуда. Если я заберу к западу, то попаду под пулеметный огонь. На вершине ближайшего холма виднеется русское штурмовое орудие (САУ), но оно не стреляет. С опушки леса начинает работать русский миномет. Я иду параллельно лесу по косогору. Недалеко разрывается мина.
Из-за глубокого снега очень трудно двигаться, приходится все время высоко поднимать ноги. Впереди узкий, очень глубокий овраг. В нем опять-таки застряли несколько машин. Да упокоятся с миром!
Поросший лесом склон оврага резко поднимается вверх. Перед ним остановилось несколько грузовиков. Они пытаются, двигаясь зигзагом, преодолеть эти несколько метров. Кузова их переполнены раненными в прошедших боях солдатами. Протискиваясь между стволов деревьев, я с трудом выбираюсь наверх. Мне надо беречь силы и непременно двигаться по компасу. Сквозь кроны деревьев, ломая сучья, пролетает несколько снарядов. Но это лишь неприцельный огонь, быстро соображаю я. Когда я забираю вправо, то попадаю под огонь вражеской пехоты. Идти вперед невозможно, поэтому я возвращаюсь в лес. Рядом ведет огонь танк. Глухой резкий лай его орудия оглушает.
Лес постепенно редеет, внезапно я вижу дома — это какая-то деревня (Почапинцы). Несколько русских выбежали на деревенскую улицу. Все наши снова поворачивают к лесу. Несколько храбрецов останавливают их и кричат «Ура!», ближайшие к ним подхватывают крик. «Ура!» звучит все громче и громче. Поскольку из леса показалось на удивление много наших солдат, русские благоразумно исчезают.
На перекрестке деревенских улиц между нескольких разбитых телег кровавая каша из нескольких убитых лошадей. На крыльце крытого черепицей домика, прислонившись к ступеням, сидят раненые солдаты. Конечно, прямое попадание снаряда. Пробираюсь между деревенских домов, перелезаю через забор, бегу вдоль оврага, попадаю на улицу, идущую между двух небольших прудов вдоль длинного косогора, и поднимаюсь по ней. Все поле впереди непрерывно простреливается из пулеметов. Треск очередей порой перекрывает рявканье орудий. Рвутся выпущенные из минометов мины. Вражеский огонь с трех сторон — надо быстрее уносить ноги!
Прямое попадание снаряда в группу людей справа от меня. Дым разрыва быстро рассеивается. Немногие оставшиеся в живых от боли кричат во весь голос. Телегу, двигавшуюся вслед за этой группой, новый разрыв снаряда подбрасывает на метр в воздух. Снова крики оставшихся в живых. Русские на позициях перед нами спешно окапываются. Взрывная волна от разорвавшегося неподалеку от меня снаряда буквально выбивает из моих легких воздух и валит с ног. Пока лежу на земле, еще пара комьев земли бьют меня в поясницу. Пересохшим ртом жадно хватаю снег. Преодолевая страх, поднимаюсь с земли прямо под пулеметным огнем — укрыться негде. Справа от меня бредут, шатаясь и качаясь, оставшиеся в живых. Если кто-то из них падает, ему уже все становится безразлично.
На окраине села (часть поселка Почапинцы) становится потише. Но на деревенской улице внезапно появляется советский танк. Он не стреляет, но давит гусеницами все, что попадается ему по пути. Я пробираюсь через небольшой садик, затем, минуя замерзшую пашню, углубляюсь в узкую лесополосу. Повсюду валяется оружие, брошенное обессилевшими людьми. На опушке леска я собираю несколько солдат из самых различных частей. Теперь все мы становимся пехотинцами.
Несколько минут я потратил на то, чтобы точно сориентироваться по карте и компасу. Мы слишком уклонились к юго-востоку. Поэтому принимаю решение — по следующей широкой низине двигаться в западном направлении. Мы уже видели эту низину, когда из снегопада вдруг появились всадники, числом более сотни. Неужели это русская кавалерия? Такое вполне возможно. Тогда надо где-то скрыться? Тем временем несколько всадников направились к нам. Даже в полевой бинокль невозможно было опознать их, однако большинство двинулись своим путем. Когда всадники приблизились к нам, стало понятно, что это севшие на коней германские артиллеристы.
В широкой низине собрались отставшие. Даже с соседней возвышенности еще ничего невозможно разглядеть. Но Лысянка должна находиться от нас километрах в пяти. Наши совершенно точно удерживают этот поселок.
Обзор становится все хуже и хуже. Впереди снова слышна скупая перестрелка. К нам подходят все новые и новые группы отставших. Людской поток становится шире и длиннее.
Сразу за полосой кустарника мы попадаем в глубокий, по колено, пласт мягкого серого ила. Люди бредут по нему, качаясь и с трудом вытягивая ноги. Я прикидываю — здесь собралось несколько тысяч человек. Поверх голов пролетают снаряды вражеских танков, рвутся минометные мины. Справа доносится треск пулеметных очередей. Масса людей остановилась перед какой-то рекой. Ширина ее около 20 метров, но течение сильное, порой по ней проплывают льдины (Гнилой Тикич).
Все хотели перебраться на противоположную сторону, чтобы спастись от вражеского огня. Впереди стоявшие люди толпами прыгали в воду. Многие тут же тонули. На противоположном берегу сумевшие преодолеть эту водную преграду поднимались по крутому откосу. Картина ужасала. Течение тащило, крутя, туши мертвых лошадей. Несколько грузовиков, из которых пытались сделать импровизированный мост, ушли на глубину, из воды виднелись только задние борта. Никакого брода нет. В одном месте несколько солдат попытались преодолеть поток ползком по тонкому льду. Я вижу, как под двумя из них лед проламывается и они уходят под воду, а пролом тут же скрывают принесенные рекой льдины. Другие снимают одежду, пытаются вместе с оружием перебросить ее, по большей мере тщетно, на противоположный берег и бросаются в воду. Те, кому удается добраться до противоположного берега, двигаются дальше. Вражеский огонь усиливается. Теперь уже и слева слышатся выстрелы из винтовок. Раненые кричат во весь голос, умоляя взять их с собой. Но соорудить что-нибудь в такой сумятице совершенно немыслимо.