Что будет потом — это, конечно, не только доктора Рикс интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом) несколько даже вызывающе одетую женщину, но и людей не столь уже молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и высочайшие уровни в мировой иерархии. Но как-то всегда оказывалось, что «сегодня» было важнее, чем «потом». Мир все усложнялся, но дышать не становилось легче. Что же касается людей, общества, человечества, то с ним было, как с ядерным реактором: работает и взорваться вроде бы не должен. Но — может.
— Вызывает клиника Научного центра. Вертолет прибыл?
— Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но господин Растабелл очень встревожен. Он…
— Успокойте его.
— Доктор Рикс, а не могли бы вы лично поговорить с ним? Вы специалист, да и американская медицина…
— Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.
— И еще одна просьба, доктор: если…
Пол под ее ногами ощутимо дрогнул; звякнули инструменты в стеклянных шкафчиках, колыхнулась вода в стеклянном сифоне, листок бумаги спланировал со стола и закачалась подвешенная к абажуру настольной лампы куколка: фантастический астронавт-десантник с бластером наизготовку.
«Физики стали слишком много позволять себе, — мельком подумала женщина. — Совершенно не считаются с тем, что у нас — дети».
— Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите?
Но телефон молчал.
— А теперь, доктор, вопрос на засыпку…
— Честное слово, Гектор, у меня не осталось ни секунды. Надо проверить, как новенькая дышит в боксе, затем…
— Что же, я могу брать интервью не только на бегу, но и стоя на голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но что ожидает их потом? Герметичные дома, конторы, цеха, города? Или вы надеетесь научить их дышать той гадостью, какой дышим мы?
— Это задача для ученых. Я всего лишь врач.
— Их становится все больше — это, видимо, не случайно. Не опасаетесь ли вы, что в один прекрасный день общество возмутится — с непредсказуемыми последствиями?
— Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело — убедить власти в том, что надо срочно принимать меры не на словах, а на деле, иначе человечеству грозит гибель в недалеком будущем.
— Какие меры вы считаете необходимыми?
— Любые, которые могут привести к очищению среды. За подробностями обращайтесь в «Грин пис».
— Вы верите в возможность таких мер?
— Я оптимистка. Ну, все, на этом — наилучшие пожелания.
— А у меня еще целая связка вопросов. Чем вы заняты сегодня вечером? Что, если я навещу вас дома, в городе? Ваш муж ревнив?
Она усмехнулась.
— Вечером я приглашена на вечеринку — тут рядом, в Сайенс-виллидж.
— И пойдете?
— Почему бы и нет? А вообще, на возникающие вопросы человек должен находить ответы сам.
— Браво, это я использую. Что же, раз, так — мчусь в город, к Растабеллу. Думаю, что они вот-вот начнут атаковать правительство всерьез — теперь, когда он пострадал, так сказать, лично. Но сперва забегу к нашим сейсмикам: они, кажется, что-то такое засекли.
— Был какой-то странный толчок. Но землетрясений тут не бывает…
— Город все еще не отвечает, доктор. Глухо.
— Когда телефон исправят, разыщите меня — я обещала позвонить Растабеллу. Буду у себя до шести, сестра Ибарра.
— Непременно, доктор. — «И в самом деле, пойду на вечеринку, — подумала она, направляясь к блоку гермобоксов. — И не устою. Не стану больше сопротивляться ему. Да и чего ради? Пусть несерьезно, пусть быстролетно — но хоть что-то, иначе совсем завяну… А в обаянии ему не откажешь. Отбиваться я буду, но не очень убедительно. Пусть Моран удлинит список своих побед — на самом деле это ведь я решила так, не он…»
— Рад видеть вас, фрау доктор!
Еще долю секунды она внутренним взором созерцала неотразимого Морана, хотя поздоровавшийся с нею здесь, в коридоре, человек был полной его противоположностью: невысокий, округлый, с редкими, прилизанными волосами, и одет он был с аккуратностью клерка, хотя чиновником как раз не был.
— А, господин инженер! Почему вдруг «фрау»? Что за противоестественная смесь? Впрочем, мы в чем-то напоминаем Вавилонскую башню, может быть, вы и правы…
Инженер смутился:
— Сам не понимаю… Наверное, потому, что я только что разговаривал с профессором Ляйхтом — он предпочитает свой родной язык.
— Вы были у нас?