— Дан. Вы плохо говорите по-намурски, а они…
— У вас есть какая-нибудь булавка, шпилька? Приколите мне повязку, как только остановимся.
Он подъехал к колонке, затормозил, протянул ей левую руку.
— Теперь пересядьте за руль. Пистолет оставьте на сиденье, под платочком. И если увидите, что у меня осложнения…
— Буду стрелять.
— Нет. Вы немедленно уедете.
— Не выйдет, Дан. С моей ногой мне сейчас даже не выжать сцепления. Так что обойдитесь без осложнений.
Он вышел из машины. Заправщика не было. Просунув руку в окошко, погудел; никто не вышел из конторки и после этого. Тогда Милов сам отвинтил пробку бака, вставил наконечник шланга. На всякий случай еще раз погудел. Теперь человек вышел и махнул рукой. Проговорил лениво:
— Ты что, только проснулся? Тока нет.
«Дурак старый, — подумал Милов о себе. — Знал ведь, что город без энергии, как же насосы станут качать? Однако же бензин мне нужен». — Он заметил, что за будкой, почти целиком скрытая ею, стоит «тойота» — наверное, самого заправщика. «Ну, — сообразил Милов, — у него-то, надо думать, бак полон, не в ту эпоху живем, когда сапожники ходили без сапог…» Он направился к будке неторопливыми, уверенными шагами. Заправщик стоял, подбоченившись, Милов подошел вплотную.
— Зайдем на минуту к тебе, — он сказал это по-намурски, заранее построив фразу и несколько раз произнеся ее мысленно, чтобы не запнуться.
Заправщик смерил его взглядом, усмехнулся, отступил. Милов шел вплотную за ним. Затворил за собой дверь. Тот обернулся.
— Твоя минута пошла.
— Надо залить бак. У тебя есть запас. У всех есть. Плачу вдвойне.
— У всех, может, и есть, — пожал тот плечами, — а у меня сухо. Да и внизу негусто: вчера не привозили — к чему, все равно тока не будет.
— А я слыхал — вот-вот дадут.
— Вот от кого слыхал — пусть они тебя и заправляют. А мне нечем. Да и некогда: пора на площадь, сам Растабелл, говорят, обратится к народу. И тебе полезно сходить, раз уж листочек нашел, хоть ты и иностранец, говоришь как-то дубово. И бабу свою захвати, ей тоже не помешает послушать. — Он кивнул в сторону окна, из которого видна была машина, и в ней — Ева, опустившая боковое стекло. Она тоже смотрела в их сторону — напряженно, упорно.
«И в самом деле, выстрелит, если что», — поверил Милов, и от этой мысли ему стало весело.
— Ты пешком пойдешь? — спросил он.
— А как же. От машин — вред, ты что, не знал?
— Тогда отдай твой бензин.
— Ого! А до аэропорта я ее плечом толкать буду, по-твоему?
— Куда лететь?
— Дурак ты. Мы их там жечь будем! А ты разве не туда ехал? Постой, постой, а куда же…
Милов нанес удар по всем правилам искусства. Заправщик рухнул, не издав ни звука, хотя и здоровый был парень, бульонный. Милов нагнулся, снял с лежавшего дубовый листок вместе с булавками, ощупал, вытащил тяжелый пистолет. «Обойдешься», — подумал он, перешагнул через заправщика и вышел. Аккуратно затворил за собой дверь, подошел к машине. Ева смотрела на него и улыбалась, улыбалась — у него даже дыхание перехватило. Он тоже улыбнулся ей, сказал:
— Сдайте задним ходом вон туда, к «тойоте», — и сам направился туда. Открыл бак — бензина, как он и полагал, было по самую пробку. Подъехала Ева. Милов открыл багажник «своей» машины, нашел шланг и стал качать грушу. Бензин полился из бака в бак. Милов внимательно глядел — не появится ли хозяин, но тот, как видно, не спешил прийти в себя. Закончив, Милов аккуратно завинтил обе пробки, шланг уложил в багажник, захлопнул крышку. Ева уступила ему место за рулем.
— Ничего, — сказал он. — И плечом дотолкает.
— Что?
— Да нет, это я так… Нате-ка. — Он протянул Еве листок; этот в отличие от найденного им, был из тонкого пластика. — Очень модное украшение. Наденьте. Как тут Граве?
— По-прежнему.
Они осторожно выехали на улицу. Прохожих стало еще больше. Шли они все в том же направлении. Одиночки, нестройные ряды добровольцев, время от времени — ровно печатавшие шаг небольшие отряды волонтеров, человек по двадцать пять — тридцать. Не было лишь военных: армия не играла.
— Смотрите, Дан!
То были совсем другие люди; прямо посреди улицы шла колонна, человек до ста, у большинства руки были связаны за спиной, кое на ком одежда разорвана. Их вели люди, одетые одинаково, как волонтеры, но не в отслужившее солдатское, а в черные брюки и черные же облегающие свитеры, и дубовые листья на груди каждого были не зелеными, но ярко-желтыми, и сразу бросались в глаза.
— То ли кунсткамера, — пробормотал Милов, — то ли расцвет плюрализма… Это еще что за формирование?