— Боже мой, боже мой, — бормотала Ева. — Книги, но зачем же книги — они же не вредят природе, почему же их…
— А почему же нет? — сказал Милов, криво усмехнувшись. — Где граница, до которой можно, а дальше — нельзя? Если можно убивать людей — почему же не жечь книги? Трудно бывает начать, но еще труднее — остановиться, особенно если катишься с кручи в каменный век…
— Ненавижу ваше спокойствие, — задыхаясь, проговорила она.
Тем временем еще другие окна распахнулись, и вперемешку с книгами стали грохаться на тротуары и проезжий асфальт радиоприемники — от карманных транзисторов до массивных настольных всеволновых суперов; один, маленький, угодил в голову кому-то из усердствовавших внизу — тот схватился руками за поврежденный череп, сквозь пальцы проступила кровь, кто-то засмеялся, никто не подошел помочь; гулко взрывались выброшенные телевизоры; откуда-то волокли, кряхтя, аппарат телекса; кто-то подтащил несколько портретов и тоже бросил их на книжную кучу, по которой огонь уже поднимался все выше. Из другого подъезда вышвырнули — сильно, словно из катапульты выстрелили, человека — лицо его было в крови, он прижимал к груди пачку каких-то бумаг, их рвали у него, несколько раз ударили, швырнули на тротуар и потом переступали через него, пока он, придя немного в себя, не отполз к самой стене; там он сел, глаза его близоруко моргали, по лицу текли слезы, но обрывки бумаг он все еще сжимал в пальцах…
— Господи, — простонала Ева — у нее подгибались ноги, Милов и Гектор едва не силой тянули ее вперед, поддерживая с двух сторон. — Это же поэт, я его знаю, мы здороваемся, его, наверное, спутали с братом, тот — ученый, но занимается астрофизикой, ну какой от нее вред природе?
— Не ожидал, что такое еще возможно, — сквозь зубы процедил Гектор. — Ну ты, посторонись! — и плечом толкнул одного из огнепоклонников, так, что тот, шатнувшись, невольно отступил, пятясь, на несколько шагов, рассыпая журналы, кипу которых нес на вытянутых руках.
— Оказывается, возможно, — ответил Милов. — И об этом еще мало кто задумывается всерьез. Чем быстрей мы предупредим, тем лучше.
— Сюда, в этот подъезд, — проговорила Ева едва слышно.
Они подошли. Из дома тащили уже не книги, а книжный шкаф — старинный, резной, черный, одна дверца его все время открывалась, ее со злостью захлопывали, но она снова падала.
— Это не ваш, Ева? — спросил Гектор.
Она медленно качнула головой:
— Нет. У нас все современное, мы ведь здесь недавно…
Люди со шкафом застряли в подъезде, войти было невозможно.
— Гектор, помогите им, — попросил Милов.
— Чтобы я, своими руками?..
— Именно вы, и своими руками: должны же мы попасть внутрь.
Гектор выругался и пошел на помощь тащившим; те были хлипковаты, чего о корреспонденте не сказать было. С его помощью шкаф выволокли, бросили на улицу, стали, усердно пыхтя, разламывать на доски. Гектор вернулся.
— Чувствую себя подонком, — сказал он, снова взяв Еву под руку.
— Зачем, зачем? — снова не проговорила, скорее простонала Ева. — Культура же не враг экологии, наоборот, зачем же они все это?
— Очень просто, — сказал в ответ Милов, — уничтожение экологии и есть уничтожение одной из форм культуры, как и истории, как и творчества. Покончив с одним — логически переходят к другому — это естественный процесс: если уж начато уничтожение, оно само собой завершится лишь тоща, когда уничтожено будет все — и сама жизнь.
— Но ведь провозглашается как раз обратное!..
— Когда же вы здесь, в вашего западном парадизе, научитесь понимать, что лозунг — одно, а действие — совсем другое, — с досадой пробормотал Милов.
— Теперь, наверное, уж никогда, — ответил Гектор, — просто не успеем. По-моему, третий этаж, Ева?
— Третий, — подтвердила женщина безразличным голосом.
Лифт, естественно, не работал. Милов поднял Еву на руки, сказал Гектору:
— Идите вперед.
На площадке второго этажа двое, один с дубовым листом добровольца, другой в полицейской форме, но без нашивок, преградили им дорогу.
— Кто такие? Здесь живете? — спросил доброволец.
Полицейский молчал, внимательно глядя на Милова. Даниил опустил Еву, помог ей встать на ноги, чувствуя, что сейчас понадобятся свободные руки, тогда полицейский перевел взгляд на обезьяний галстук Милова — всмотрелся внимательно, словно там было написано нечто, потом посмотрел Милову прямо в глаза. Гектор тем временем тихо и зловеще втолковывал добровольцу: