«Деньги, деньги, деньги!» — воскликнул однажды Наполеон I и разинул пасть, чтобы проглотить весь мир. «Деньги, деньги, деньги!»— говорят наши бухарестские торгаши и прислушиваются к разговорам о том, где кто при смерти, чтобы проглотить все его имущество. «Деньги, деньги, деньги!»— сказал наш кир Михалаки — и был настоящим чорбаджией. Деньги — ум, деньги — чувства, деньги — жизнь, деньги — бог. За деньги Генович сделался шпионом, Найденов — лакеем, Михайловский — подлецом. Одни наши бухарестские патриоты работают в кофейнях не для денег, а только для того, чтоб усилить пищеварение. Но из всех этих золотых тельцов самого глубокого почета и внимания заслуживает кир Михалаки. Однако участь его та же, что и всех «великих» людей: судьба его трагичней судьбы Дон-Кихота.
Сидим мы с дедом Обрешко Кратунковичем в канун вознесения на улице и смотрим, как дети играют в «колечко». Снизу идет кир Михалаки; идет — и словно стены говорят ему: «Вот знатный человек, вот умный человек!» Кир Михалаки в самом деле знатный и умный человек: брюхо его... чтобы сделать такое брюхо, надо собрать брюха шести бухарестских трутней, хоть они и побольше народных денег съели; голова его в пять раз больше, чем у нашего «доктора», хоть тот и профессор Бухарестского медицинского факультета и лошадиным умом своим удивляет старых и малых. Такой головы и такого брюха, как у кира Михалаки, не найдешь ни на одной бойне. В брюхе его пять турок свободно могли бы усесться пить кофе; в голове его хватило бы места для гусыни — высидеть три десятка гусят; а сердце его... сердца у наших чорбаджий нет. Нос кира Михалаки похож на заплесневелую гроздь, лицо — на поднос, руки... рук его спереди не видно, а ноги... из одних его ног можно выкроить пять-шесть попов. Сзади кир Михалаки несколько благообразнее: шея — словно талия у свиньи, спина — как чан, а ниже спины — будто круглый монастырский стол.
— Бежим, бежим! Чорбаджия идет! — крикнул один из мальчишек, завидев кира Михалаки, и кинулся пожать так, что пятки засверкали.
Дети — одни разбежались, другие, оцепенев, прилипли к заборам и, ковыряя в носу, стали со страхом ждать, когда пройдет деревенский бык. А кир Михалаки — брюхо его раздулось как парус — плывет и плывет... «Эх, если б кто выколол тебе глаз горящей головней, был бы ты вылитый циклоп», — подумал я, так как изучал тогда греческую мифологию. Но никто не выколол глаза киру Михалаки, а кир Михалаки протянул руку и схватил одного мальчишку за ухо.
— Ах вы, озорники этакие! Церкви для вас нет, что ли? Ступайте богу молиться за здоровье отца с матерью.
— Ой-ой-ой, дядя Михалаки, ты мне ухо оторвал! — закричал мальчишка, скорчившись так, как не корчился и в руках учителя.
Кир Михалаки выпустил мальчишку и погнал всех голоштанных сопляков в церковь — молиться богу.
«Так Наполеон таскал за уши народы, пока его самого не схватили за ухо и не послали молиться богу на остров Святой Елены»,— подумал я тогда... И теперь го же самое: мир словно нарочно так устроен, чтобы люди таскали друг друга за уши. А на уши болгар посмотрю — очень они мне кажутся длинными, почти ослиными.
— Коле, ты отчего убежал, когда чорбаджию увидел? — спросил дед Обрешко мальчика, опять вышедшего на улицу и прыгавшего перед нами с ломтем ржаного хлеба в руках, от которого он то и дело откусывал, в то же время вытирая нос.
— Как же не убежать: он за уши хватает!
— Отчего это?
— Оттого, что он чорбаджия.
— А отчего он чорбаджия?
— Отчего чорбаджия? Да оттого, что у него деньги есть.
— Ну, а если б у него не было денег, ты не стал бы от него бегать?
— Понятно, не стал бы! Я схватил бы тогда папину палку и погнал бы его в болото — на водопой, — сказал мальчишка.
Но, оглянувшись, подтянул штанишки, и — только мы его и видели. Я посмотрел вокруг. Ветер переменил направление, и брюхо потянуло кира Михалаки вниз по улице. Идет кир Михалаки, а за ним — жена Мито Ченгела с грудным ребенком на руках, да еще четверо плетутся позади, украшенные всей роскошью нищеты, один другого меньше. Ченгелка плачет, а кир Михалаки усмехается в усы.
— Ради бога, кир Михалаки, смилуйся, выпусти Мито из каталажки. Вот уже месяц, как он сидит за тридцать грошей, а что я одна могу сделать? Детей столько, а куска хлеба в доме нет... Со вчерашнего дня ничего не ели.
— Я ведь не заставлял тебя детей рожать. Вы — бедные, так нужна экономия.
— Ох-ох, кир Михалаки! Не поможет тут и кумония! Ведь кум наш еще беднее нас. Платье, свечи, то, другое... Все сами покупаем. Один поп — будь он неладен! — девять грошей за крещение содрал. Да и с тридцатью грошами что сделаешь? Но мы заплатили бы тебе эти деньги! Только вот осла глиной задавило, свинью у вас же в саду убили, а курей... Коли не веришь, пойди сам погляди: все передохли от типуна. Где, ну где мне взять? Только цепь с крюком для котла да одна дерюга и остались. Я и принесла их вам... Что ж я еще могу сделать?