Не успели отдышаться, как отца вызвали в институт, мать, естественно, поехала с ним, а дочь решила вдруг с бухты-барахты завернуть к Верке-злючке. Та открыла дверь с постной мордой, никак не ожидав ненужного визита не подруги, а так, более-менее терпимого человека в их театральном гадюшнике.
- Привет, - Мария Сергеевна улыбалась, показывая улыбкой, что припёрлась без дела.
- Привет, - ответила замороженная хозяйка. – Влазь, - и пропустила нежданную гостью вперёд. – Они с матерью занимали двухкомнатную квартиру, заставленную мебелью и заваленную всякими безделушками сверх современной меры. Уединились, конечно, по-русски – на кухне.- Пойла нет, чай будешь?
- Давай, - согласилась Мария Сергеевна, - для смазки. Тебя тоже вышибли?
- Ага, - Верка никак не выразила сожаления. – Лизавета узнала от кого-то, что я залетела, и постаралась. – К чаю она выдала дешёвенькие сиротские конфеты и печенье.
- Чем собираешься заняться… пока? – начала примерку на себя Мария Сергеевна.
Модель поставила на стол забурливший чайник.
- Найду времянку на полгода, а потом… сама наливай, какой хочешь, - предложила, не церемонясь с непрошеной гостьей, - …потом сяду матери на шею.
- Она у тебя кто? – Заварка была жиденькой, чай невкусным, без запаха, а конфеты противны даже на вид.
- Главбух.
- О-о! Можно садиться. – Мария Сергеевна чуть отхлебнула и отставила чашку. – А потом?
- А потом – суп с котом, - Верка начала злиться, поскольку и сама не знала, что будет в далёком «потом». – Рожу, помурыжусь годика два-три, найду в пару трудягу-работягу, чтобы зарабатывал, а не крал, носил в дом и не возникал понапрасну.
- И нарвёшься на пьянчугу, - капнула ложку дёгтя не подруга.
Верка фыркнула.
- А кто нынче не пьёт? Где ты такого сыщешь? – и разрешила будущему своему: - Пусть пьёт, только чтобы не терял голову, деньгу и нас. Сама буду вкалывать.
- В театр, значит, не вернёшься? – Мария Сергеевна уже жалела, что, поддавшись минутному чувству, завалилась сюда. Ей часто казалось, что поскольку у неё хорошее настроение, то и у всех знакомых должно быть такое.
- На хрена мне твой театр? – вспылила бывшая актриса второго плана. – Аркашка – слава тебе, господи! – выбил последние девчачьи грёзы. Всё, завязано! На фабрику подамся, на большой завод, к станку, человеком стану.
Но Мария Сергеевна не отставала с минусами, прицеливаясь на себя, и задала самый главный вопрос:
- А если твой пролетарий поволокёт тебя куда-нибудь в провинцию за длинным рублём? Тогда как?
- А так: надо будет – поедем, - не очень уверенно произнесла пролетарка.
- Из Москвы?
- А что Москва? – снова начала заводиться москвичка. – Что? Сплошняком девки из ТНТ и худосочные полумужики-полудевки из интернет-знакомств и фанатских банд, падающие насмерть от одного удара. Часовые давки в метро, автобусах и троллейбусах. Тебе нравится? Живём в спальниках как в тюремных камерах, отгородившись друг от друга, не зная соседей. Жрём всякую гадость, сдобренную всякими вкусовыми добавками. Знаешь Малышеву, что треплется про медицину по радио и телеку? Не слышала? Она, умница-разумница, придумала новый способ охмурения доходяг. Продаёт по всей России наборы продуктов для похудения, для поддержания веса и для набора веса, и заметь: московских продуктов в наборах нет! А мы жрём! А ты говоришь: Москва! На каждом шагу азиатские рожи. В Лондоне, вон, приезжие уже перевалили за половину, и у нас скоро то же будет. Москва становится не нашей столицей, а столицей кавказско-азиатской мафии. Олигархи и полуолигархи здесь не живут. Ребёнка из-за страха и расстояний намаешься возить в садик и школу. Неврастеника вырастишь.
- А театры, музеи, концерты, развлечения? – успела вставить Мария в страстный противомонолог. – Будешь там плясать под гармошку да завывать в тоске на завалинке с самогонным допингом.
Несговорчивая Верка, злобствуя на весь мир, снова фыркнула.
- Как же! Ты как будто здесь, в Москве, пропадаешь в музеях и театрах. Вспомни-ка, когда в последний раз была в Большом, уж не говоря о Третьяковке? Или паришься в консерватории? Да ни черта подобного! Торчишь, как и большинство москвичей, у телевизора, и вся твоя культура оттуда, из ящика.
Гостья выпростала ноги из-под стола, намереваясь встать.
- В тебе столько зла, что никакого мужика не удержишь.
Злюка так и взвилась.
- А ты! От тебя уже драпанул аж до Дальнего Востока!
Мария Сергеевна встала.
- Пойду я, пожалуй.
- Не держу.
На том и расстались.
Хотела сразу же рвануть в Третьяковку, но, разворачиваясь, раздумала, вспомнив о километровых пробках в центре. «Схожу позже», - решила, - «обязательно схожу, только в другой раз. Доеду на метро и завалюсь на целый день». Поставив «Опель» в гараж, зашла в ближайший супермаркет, набрала всяких вредных полуфабрикатов и довольная потащилась домой. А дома – опять тоска. Пришлось заняться генеральной приборкой и убить тоскливое время. Зато потом – что за счастье! – полежала в горячей ванне – там-то такой явно нет, там-то всё бани по-чёрному. Бр-р! Вылезла обновлённая и свежая. «Слава богу, меня звать некому, а если и позовёт, то, пожалуй, и… поеду, но только после того, как сыграю во всех пьесах Чехова. Весело рассмеялась, довольная мудрым решением, взяла томик любимого драматурга, уселась в уголке дивана в любимой позе йогов. Так, что мы имеем? Ну, конечно, «Вишнёвый сад». Варя – слабая роль, Аню – уже поздно, хорошо бы – Любовь Андреевну. Потяну? Почему бы и нет. «О мой любимый, мой нежный, мой прекрасный сад! Моя жизнь, моя молодость, счастье моё, прощай! Прощай!» - у Марии Сергеевны на глаза навернулись слёзы жалости к неудачливой героине. Утерев слёзы по-детски ладонью, она перешла к следующей роли – любимой Сони в «Дяде Ване». «Что ж делать? Надо жить! Мы, дядя Ваня, будем жить и проживём длинный ряд дней и долгих вечеров. Будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт судьба. Я верую, верую горячо, страстно…» - Мария Сергеевна глубоко вздохнула, представив себе, как бы она растрогала публику этим заключительным монологом. «Чайку» она почему-то не очень любила. Её роль в ней, конечно, Заречная. «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить! Я так утомилась! Отдохнуть бы, отдохнуть. Я – чайка. Нет. Я – актриса. Я теперь понимаю, что в нашем деле главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а умение терпеть, умение нести свой крест и верить». Как хорошо сказано и всё про неё, про Марию Сергеевну. И напоследок, конечно, «Три сестры», где надо бы сыграть всех трёх. Особенно же Ирину. «Придёт время, и все узнают, зачем всё это, для чего страдания. Никаких не будет тайн, а пока надо жить, надо работать, только работать. Я верю – время придёт, придёт…» Раздался оглушительный звонок в дверь. «Пришёл! Накаркала! Кого черти принесли в неурочный час?» Она вышла в коридор, заглянула в глазок – там искажённая линзой морда Валерки. Открыла дверь.
- Не дам!
- И не надо. Я завязал. Дело есть, разговор о твоей будущей работе.
Мария Сергеевна посторонилась.
- Входи. – «Можно будет узнать, как там у них устраивается по-новому в старом театре с обомшелыми молодыми актёрами». – Лезь в кухню.
Нежданный штатный любовник бочком протиснулся мимо хозяйки, мягко ступая, почти крадучись и озираясь, вошёл в кухню, увидел на столе «Мускат» и, не спрашивая разрешения, торопясь, ловким привычным хлопком ладони по донышку выбил пробку, налил полную хозяйскую чашку, спросил вежливо:
- Будешь?
Та отрицательно помотала головой.
- Ты же завязал!
- Вот за это и дерябнем, - схватил чашку тонкими бело-синими пальцами, рывком поднёс ко рту и, не отрываясь, влил содержимое в тонкогубый рот, а она безучастно наблюдала, как в такт глоткам дёргается кадык на тощей шее. Глаза алкаша повеселели, движения стали плавными и уверенными, он плотно вдвинулся к стене около холодильника, давая понять, что устроился надолго. – Пош-ло-о…
Марии Сергеевне ничего не оставалось, как сесть на гостевое место, не предложив нахалюге никакой закуски, которая ему вовсе и не требовалась.