Поздно вечером, перед тем как дверь в корпус на засов запирают, сосед вернулся. Не скажу, что на бровях, но изрядно подшофе точно. Нашёл он кого для компании или в одну харю пельмени водкой заливал, про то не ведаю. Только вечер тот запомню на всю жизнь. Хотя поначалу ничего такого вроде и не наклёвывалось. Я лежал на своей кровати, смотрел телевизор. Он на своей сидел и пялился на меня нетрезвым взглядом. Ну и амбре по комнате в память его недавних возлияний распространялось знатное. Понимал ли я, что одними гляделками дело не кончится? Догадывался. А что мог сделать? Только ждать. Ну и дождался. Взял сосед пульт от телевизора, да и послал аппарату команду «отбой». Любоваться на потухший экран смысла не было, я и перевёл взгляд на соседа.
— Вот ты меня осуждаешь, — приоткрыл шлюзы пьяного красноречия сосед. — Не надо! Вижу, что осуждаешь.
Я, признаться, как не реагировал на его слова, так и продолжал не реагировать. Но ему было всё равно.
— А у меня, чтоб ты знал, два месяца назад, сын под Киевом погиб!
Обдало меня от этих слов, старик, холодом. Лежу, не знаю, что делать. Может сказать что-то надо? Но слова, как назло, от того холода будто смёрзлись и комок из них в горле застрял. Но соседу всё уже было до лампочки. Шлюзы открылись окончательно, и слова текли теперь порой бессвязным, но непрерывным потоком.
Дорогой читатель! Рассказ пьяного человека, даже в Петином пересказе, оказался местами, мягко сказать, неудобоваримым. Потому прочти его уже в моём изложении.
***
Когда ты молод. Когда за плечами осталось только что оконченное Новосибирское высшее военно-политическое общевойсковое училище имени 60-летия Великого Октября, а на плечах новенькие офицерские погоны с двумя маленькими звёздочками по краям узкого просвета. Когда красный диплом даёт право выбора места будущей службы. Тогда кажется: протяни руку и бери самое лучшее, ты это заслужил! Но взгляд седовласого полковника по-отечески строг, будто сама Родина-мать обращается через него с предложением послужить ей там, где теперь это особенно нужно. И ты, гордо вскинув голову, говоришь «согласен»!
Жалел ли Валентин об этом своём «согласен» спустя годы, когда оказался в одном номере с моим приятелем Петей, поправляя здоровье после перенесённого инфаркта? Кто знает? В своей пьяной исповеди он не обмолвился об этом ни слова.
А тогда согласие привело его под палящее солнце Туркестанского военного округа, чтобы спустя непродолжительное время отправить дальше, в настоящее пекло, за речку, где советские воины-интернационалисты уже восьмой год помогали братскому афганскому народу в его справедливой борьбе с небратским афганским народом. Разведрота, куда Валентин был назначен на должность замполита, была обстрелянным, закалённым в боях с моджахедами подразделением. Командовал ротой выпускник Киевского высшего общевойскового командного дважды Краснознамённого училища имени М. В. Фрунзе, капитан с хохлацкой фамилией по имени Степан. Не сразу глянулись друг другу молодые офицеры, — Степан был на четыре года старше Валентина — но пообвыклись, притёрлись один к другому и даже подружились настолько, что стали как одной ниткой связанными. Оба были ранены в одном бою. Оба легко. Оба во время кратковременного пребывания в медсанбате влюбились в молодую врачиху Галю. Девушка оказалась не только красивой, но и вдумчивой тоже. Симпатии мужчинам дарила поровну и совсем не спешила с выбором. Создала, короче, классический любовный треугольник. Сия закавыка могла, сами понимаете, кончится чем угодно, если бы не душманская граната. С тяжёлым осколочным ранением Валентин попал в разряд «трёхсотых», был самолётом вывезен в Союз, где несколько месяцев давил госпитальную койку в славном городе Ташкенте. Окончательно от ранения он так и не оправился. Был признан к военной службе ограниченно годным. Взял на этот раз инициативу в собственные руки. Побрякал в нужных кабинетах орденом да парой медалей, и выхлопотал назначение в родное училище, где вскоре влился в дружную семью офицерско-преподавательского состава. Поскольку сотовой связи тогда не было, общение с фронтовыми друзьями поддерживал посредством полевой почты. От Степана за год с небольшим получил пару немногословных писем и шесть от Галины. От неё и узнал, что Степан был представлен к званию Героя Советского Союза, но «штабные крысы» — словосочетание было аккуратно вымарано армейским цензором, но хорошо угадывалось по смыслу — представление завернули. Дело кончилось ещё одним орденом, третьим по счёту. Тем временем грянула перестройка и войска из Афганистана начали выводить. Степан отбыл служить в Киев, куда и увёз с собой молодую жену. Валентин перенёс это событие стоически, но заноза в сердце мешала обустройству собственного счастья. Так и холостяковал у себя в Новосибирске, тогда как в Киеве друзья уже растили сына, которого назвали Владимиром. Периодически звали к себе в гости. Валентин долго держался, но, когда понял, что занозу из сердца в одиночку вырвать не удастся, засобирался в дорогу. Весенний Киев встретил его буйством цветущих каштанов. Степан был много занят по службе и с городом гостя в основном знакомила Галина, которая ради приезда фронтового друга испросила у себя в госпитале кратковременный отпуск. Валентин меж тем отметил, что если Галина искренне рада его приезду, то Степан скорее изображает радушие, а его сестра, которая проводила с маленьким Володькой больше времени, чем родная мать — тоже, заметьте, странно! — гостя если не игнорировала, то привечала крайне скупо. Эти наблюдения разбередили занозу в сердце до такой степени, что Валентин решился на отчаянный поступок. Во время прогулки по одному из раскинувшихся по-над Днепром парков, оказавшись в укромном уголке, где им не мог помешать сторонний взгляд, он вызвал Галину на откровенный разговор. Результат его ошеломил. Галина разрыдалась у него на груди и, глотая слёзы, поведала грустную историю своего теперешнего несчастья. После рождения сына Степан к ней заметно охладел, словно она свою задачу по большей части выполнила, а, воспитав Володю, выполнит, видимо, уже окончательно. А может, это произойдёт и раньше, поскольку бездетная сестра Степана, изливала на малыша столько неистраченного материнского тепла, сколько у Галины, в чём она с горечью должна была себе признаться, просто не было. А ту ещё сомнения в верности мужа появились. Начало тому положил пустяковый, казалось, разговор. Сидели они как-то с соседкой из квартиры напротив во дворе на скамейке, пока их дети играли вместе в песочнице, ну и болтали о том о сём да ни о чём. И как бы в продолжение разговора соседка вдруг и говорит: «Вот ты, Галка, вроде и умная, далеко заглянуть умеешь, а под своим носом многого не замечаешь» — «И чего это я не замечаю?» — прищурилась Галина. — «Ничего. Это я так, к слову» — соскочила с темы соседка. В другой раз она же, и опять вроде в тему разговора, спросила: «Люди бают, что старая любовь не ржавеет. А ты что на это думаешь?» — «Я? — растерялась Галина. — Ничего. Я об этом вообще не задумывалась» — «А зря» — рассмеялась соседка и вновь перевела разговор на другое.