— Опрокиднев,— сказал Курсовкин,— может быть, тебе это неизвестно, но мы считаем тебя лучшим знатоком женщин нашего института. И мы ждем, что ты поможешь нам выбрать из них самую достойную кандидатуру на районные выборы мисс.
— Однажды мне было шестнадцать лет,— вспомнил Опрокиднев,— я шел по улице со своим дядей. Несколько раз он оборачивался и говорил: «Какая девушка!» Тогда я спросил: «Дядя! Что вы в них находите?» Тогда дядя ответил: «Доживи до моих лет». И вот я дожил до его лет, и в полном объеме сбылось пророчество дяди.
— Ближе к делу,— попросил Аабаев.
— Товарищи! — заверил Опрокиднев.— Все женщины нашего института привлекают меня своей загадочной привлекательностью и будут привлекать ею всю жизнь. И у гробового входа не забудутся хрупкие очертания старшего инженера Марианны Власьевны, упругие шаги заведующего лабораторией Наказаньевой Е. А., тронутые ласковым загаром руки молодой лаборантки Клары. А разве можно пройти мимо внимательных глаз официантки нашей столовой Вероники? Равным образом было бы преступлением не коснуться в этом вопросе роскошных натуральных волос архивариуса Клементины Стоппер! Давно я, кстати, не любовался игрой неонового света в ее задумчивых кудрях, несмотря на ежедневные посещения архива, где стройный стан младшего библиотекаря Анастасии Н. влечет меня своим странным изгибом.
— Стоппер ушла на пенсию,— объявил Джазовадзе.— Прошу тебя, Опрокиднев, выбирать только из штатных должностей.
— Не будем формалистами,— обиделся Опрокиднев.— За сборную регбистов нашего института вот уже второй год играет небезызвестный Клокотайло. И разве не мы нанимали в прошлом году артель инвалидов для поездки на уборку свеклы в подшефный совхоз?
— Ты что же, Опрокиднев,— спросил Чубарик,— толкаешь нас на подставку?
— Ни в коем случае,— удачно парировал Опрокиднев.— В разбираемом нами вопросе мы свободно обойдемся своими кадрами. Возьмите Наталью Сергеевну с ее коленями. А Шараруева, с ее едва располневшими боками? А Соня, с ее тонкой беззащитной шеей? А Рита, с ее красивым, широкоплечим мужем? А...
— Опрокиднев,— сказал Курсовкин.— Если бы мы сомневались в твоем кругозоре, мы бы тебя не позвали. Кого конкретно ты предлагаешь на мисс нашего института?
— Конкретно на мисс нашего института,— сказал Опрокиднев,— я предлагаю начальника моего отдела Эдуарда Фомича Буровина.
Так сказал Опрокиднев и внимательно посмотрел на собравшихся.
— Мы ничего не имеем против Эдуарда Фомича в личном смысле,— сказал Курсовкин.— Товарищ Буровин отличный производственник, умелый руководитель проектных работ. Но, во-первых, он не женщина. Во-вторых, все-таки надо признать, что он не очень красивый.
— Я удивляюсь, товарищи,— запротестовал Опрокиднев.— Какая красота для вас важнее? Красота тальи Сергеевны, архитектура различных частей ее тела и их подчас весьма прихотливых сочетаний — или подлинно духовная красота нашего современника Эдуарда Фомича Буровина? Если хотите знать,— закричал Опрокиднев,— наша мисс должна быть... Или, вернее, наш мисс... Или, еще точнее, наше мисс прежде всего должно быть красиво своим трудом! И, если уж хотите знать все до конца, поинтересуйтесь, какое мисс собирается выставить наш основной соперник в районном масштабе, трест «Монтажсистематика»!
— Какое? — спросил Аабаев.
— «Монтажсистематика» выставляет в качестве самого красивого человека своего коллектива главного инженера товарища Промышлянского. И я не представляю, как будет конкурировать с этой солидной фигурой какая-нибудь там загорелая чертежница Марина, с ее пусть даже ногами, и даже Клементина Стоппер, с ее роскошными натуральными волосами из японского нейлона. Удивляюсь вашей беззаботности, товарищи!
— Этого мы не знали,— сказал Курсовкин.— Сейчас я его приведу.
Вскоре он втащил в комнату упирающегося Буровина.
— Мужики, поймите меня правильно,— умолял Буровин.— У меня принципиально неверные черты лица. Никаких шансов. Только родной институт опозорю. Да посмотрите же на меня объективно!
Все объективно посмотрели на Буровина и вздохнули.
— Был бы я таким, как Опрокиднев,— раздраженно заметил Буровин,— тогда другое дело. Посмотрите на него.
Опрокиднев, подбоченившись, стоял в центре комнаты — сильный, красивый, молодой. Его задорный нос сапожком, его румяные щеки, его чисто промытые уши вызывали в душе образ овощного рынка в урожайный год: лаковые пупырчатые огурчики, розовая картошка, бордовая свекла, крутобокие томаты, прохладные духовитые охапки укропа... Крепкой природной красотой был красив в эту минуту техник Опрокиднев.
— Иди, Опрокиднев,—сказал Курсовкин.— Твоя идея, ты и иди. Ждем тебя с победой.
— Какое могло быть соревнование,— объяснял на следующий день Опрокиднев,— если я даже побриться не успел. А в других организациях кандидатуры еще за месяц были посажены на диету. И потом, возьмите самое мисс, товарища Промышлянского. Ведь он — главный инженер. А я всего-навсего старший техник. Достаточно, что я обошел Синедухина с асфальтобетонной фабрики, хоть он и зам. главного технолога, и оттеснил его на третье место. Нет, товарищи, надо было посылать Буровина, тогда имели бы мисс. А если бы меня предварительно повысили хотя бы до старшего инженера, то за Планету не ручаюсь, но мисс Европа-75 трудилась бы среди вас — это говорю вам я, Опрокиднев, крупнейший специалист в этом виде спорта.
Однажды Опрокиднев разочаровался в жизни и решил покончить жизнь самоубийством.
В обеденный перерыв он подошел к профоргу Курсовкину и сказал:
— Товарищ Курсовкин! Я принял решение уйти из этой жизни. А поскольку сегодня только второе число, прошу вернуть мне взносы, уплаченные мною вчера за текущий месяц.
— Сегодня я тебе верну, а завтра ты сам вернешься? — спросил Курсовкин.— Что тогда?
— Товарищ Курсовкин,— сказал Опрокиднев.— Я ухожу туда, откуда не возвращаются.
— Аабаев! — крикнул Курсовкин,— Ты слышишь? Опрокиднева переманили в «Монтажсистематику».
— С удовольствием бы ушел вместе с тобой,— завистливо сказал Аабаев.
— Нет, Аабаев,— вздохнул Опрокиднев,—Туда лучше уходить по одному.
— Правильно,— согласился Курсовкин.— А то паника поднимется, и вообще никого не отпустят.
— Извините,— твердо сказал Опрокиднев,— но мне пора. Прощайте, больше не увидимся.
— Отчего же? — удивился Курсовкин.— Заходи, всегда будем рады видеть.
— Лучше вы ко мне заходите,— уклончиво ответил Опрокиднев и вернулся к себе в отдел.
Там он обошел всех сотрудников и тепло попрощался с ними. В эту скорбную минуту он сумел для каждого найти особенно нежные, чуткие слова. И только с Шараруевой простился молча.
— Я люблю тебя, Шараруева,— сказал он.— Я любил тебя больше, чем Наталью Сергеевну, Марианну Власьевну и Наказаньеву Е. А., вместе взятых. Давай простимся молча.
В последний раз выдвинул Опрокиднев ящик своего стола, в последний раз вынул оттуда листок бумаги, в последний раз скрутил колпачок с фломастера.
«Заявление,— аккуратно вывел он.— Прошу уволить меня с работы в связи с уходом из жизни по собственному желанию».
Он взял заявление и подошел с ним к начальнику отдела Эдуарду Фомичу Буровину.
— Можно завизировать и в таком виде,— сказал Эдуард Фомич.— Но, как правило, в таких заявлениях добавляют: «В моей смерти прошу никого не винить».
— Сейчас допишу,— пообещал Опрокиднев и вернулся к своему столу.
«В моей смерти прошу никого не винить»,— написал он. И задумался. Как это никого? Разумеется, это благородно: уйти, не потревожив оставшихся. Как говорится, по-английски. А почему я должен уходить по-английски? Разве до сих пор я делал что-нибудь по-английски? Нет, нет и еще раз нет! Я любил по-опрокидневски, работал по-опрокидневски, говорил по-опрокидневски. По-опрокидневски я жил, по-опрокидневски и уйду!