Это были крокодилы, один очень большой, один не очень и один маленький.
— Гм...— откашлялся Опрокиднев.— Вы... Как вы сюда попали?
При звуках его голоса они перестали плакать. Средний крокодил тоже откашлялся и прохрипел:
— Озеро Тана — Нил — Средиземное море — Черное — Азовское — Дон — Волгодон и так далее и тому подобное, вплоть до дренажной системы вашего города. Понятно?
— Понятно. Вы, стало быть, специально ко мне? Л что случилось?
При этих словах они снова зарыдали, а самый большой коснулся мордой портфеля и прошептал:
— Это был наш дядя.
Глубина их переживаний искренне поразила Опрокиднева.
— Что же вы хотите? — спросил он.
— Дядя завещал похоронить его на берегах родного озера,— пояснил большой крокодил.
— Вы хотите забрать его?
— Да.
«Жалко дядю,— подумал Опрокиднев.— И племянников жалко. А портфель еще жальче. Безумно жалко портфель».
Это невозможно,— твердо ответил он.— Приношу глубочайшие соболезнования в связи с его безвременной кончиной... но в вашем дяде я храню важную техническую документацию.
— Что еще за документация? — спросил большой крокодил.
— Видите ли...— замялся Опрокиднев.— Эта документация — сделанный мною расчет, и, как сказал представитель заказчика, мой враг Промышлянский, я могу его спокойно похоронить...
— В чем же дело? — воскликнул большой крокодил.— Мы похороним их вместе, под одной пальмой.
— Документацию, выросшую и размножившуюся в условиях умеренно континентального климата, нельзя хоронить в тропиках,— ответил Опрокиднев.— Она этого может не выдержать.
— А нельзя ли устроить им отдельные похороны, каждому в своей местности? — поразмыслив, предложил большой крокодил.
— Нет. В сложившихся условиях ваш дядя является как бы саркофагом для моей документации, и разделять их было бы более чем неуместно. Но я не вижу повода для огорчений, друзья. Ваш дядя — простой труженик водоемов, мог ли он мечтать, что когда-нибудь в нем будет храниться сложнейший расчет паропровода высокого давления?
— Я такой же простой труженик, каким был мой дядя,— сказал средний крокодил.— И если бы в детстве я услышал, что когда-нибудь во мне будет храниться расчетчик паропроводов, я бы тоже не поверил. Однако мы рождены в замечательный век, когда мечты сбываются,— закончил он и широко распахнул челюсти, намереваясь проглотить Опрокиднева.
— Закрой пасть! — строго прикрикнул на него большой крокодил.— Это всегда успеется. Итак, вы твердо намерены похоронить расчеты в нашем дяде?
— Еще чего! — сказал средний крокодил.— В папке похоронит.
— Этот расчет я делал совместно со старшим инженером Шараруевой,— заявил Опрокиднев.— Все, что я творю совместно с этим инженером, приобретает для меня характер святыни. А святыни, молодой человек,— обратился он к младшему крокодилу,— в папках не хоронят.
— Предлагаю компромисс,— сказал большой крокодил.— Если вашу документацию нельзя хоронить ни в тропиках, ни отдельно от дяди, пусть похороны состоятся здесь.
— Но только на берегу озера,— потребовал средний.
— Разрешите высказаться откровенно,— ответил Опрокиднев.— С моей точки зрения, мы хороним не дядю с находящейся в нем документацией. Мы, наоборот, хороним мой расчет, волею случая оказавшийся в вашем дяде. Ведь, если хотите, он мог оказаться и не в вашем дяде, а в чьем-нибудь другом. И даже в одном из племянников,— беспечно добавил он, и в то же мгновение три пары челюстей зловеще заскрежетали.— Шучу! — поспешно крикнул Опрокиднев.— Так вот, поскольку мы в первую очередь предаем погребению расчетную документацию, считаю своим долгом информировать вас, что таковую хоронят не на берегах озер, а в так называемых архивах.
— Какой вид имеют архивы? — спросил большой крокодил.
— Это помещение, в котором стоят шкафы.
— Хорошо, пусть будет шкаф,— сказал большой крокодил.— Но в соответствии с нашими ритуалами свежей могилке нужна искупительная жертва. При этом вынужден заявить откровенно, что наиболее желательна человеческая.
— Вы... вы с ума сошли! — закричал Опрокиднев.— Где я возьму вам жертву?!
Возникло тягостное молчание.
— Эта... как вы ее назвали... Шараруева...— пробурчал большой крокодил.— Она вам очень нужна?
— Шараруева исключается: она меня любит.
— Вот и прекрасно. Пусть тогда принесет себя в жертву.
— Нет-нет!
— Хорошо... а этот... ваш враг... Промышлянский...
— Враг,— согласился Опрокиднев,— но не до такой степени.
— Не может быть, чтобы у вас в институте не нашлось подходящей жертвы,— сказал большой.
— Жертв у нас много,— ответил Опрокиднев.— Эдуард Фомич Буровин-—жертва честного отношения к работе. Мой друг Курсовкин — жертва семейной жизни. Аабаев — постоянная жертва «Спортлото». Наши женщины — все как одна жертвы своей необузданной влюбленности в меня, их переполняют чувства, мешая им, а заодно и мне правильно ориентироваться в таблице умножения, отсюда грубые ошибки в расчетах. Но ни одну из этих жертв не назовешь искупительной. Более того. В нашем институте каждый год приходится хоронить сотни расчетов. Если на каждую могилку приносить в жертву исполнителя, то институт вымрет в обозримый исторический период. А если этот обычай перекинется из нашего института в другие учреждения, занимающиеся теми или иными расчетами, в конечном счете в жертву будет принесен прогресс!
— Если вы никого не найдете,— произнес большой крокодил,— вам придется принести в жертву себя.— И он широко раскрыл пасть.
— Я протестую! Дайте мне морально подготовиться! — закричал Опрокиднев и проснулся.
Луна безмолвно освещала комнату. Портфель лежал на журнальном столике. За окном что-то ухало — возможно, удирали крокодилы...
Однажды Опрокиднев особенно удачно рассчитал паропровод высокого давления и получил за это отпуск в августе месяце.
Много всего повидал в своей быстротекущей жизни техник Опрокиднев, но, как ни странно, еще ни разу не посещал Кавказа.
И Опрокиднев вылетел на Кавказ. Он выбрал это местечко еще и потому, что имел тайное намерение на некоторый период забыть женщин родного института и закрутиться в вихрях настоящего, крупного лирического чувства. Аабаев и Джазовадзе, а также Эдуард Фомич Буровин и лично товарищ Курсовкин неоднократно информировали его о том, что на Кавказе проживают совсем другие женщины. Вернее, проживая на Кавказе, они становятся совсем другими. В походке у них появляется что-то от жеребенка, взгляд дымится, плечи разламывают хрупкий кокон сарафана, и золотистые волосы развеваются по ветру при любой погоде. Покорить такую женщину можно только за счет небывалой отваги и полного безрассудства. Быстрота и натиск, острая конкуренция смуглых юношей, может быть, даже звон кинжалов в ночи и конский скок на горных тропах, и не без блеска ледников, не без мерцанья эдельвейсов с хрустальной капелькой росы на бледно-синих лепестках — вот программа-минимум, которую наметил Опрокиднев одним небольшим усилием своей незаурядной мозговой системы.
И, едва сойдя с трапа самолета, он в чем был отправился на поиски женщины, еще ничего не знающей о его безумной любви к ней. А был он в светлом летнем костюме с платиновой искрой, в алой сатиновой косоворотке с перламутровой пуговкой, в новеньких скрипучих сандалиях, сплетенных дерюжкой, в велосипедистской шапочке с черным целлулоидным козырьком и буквами «ТАРТУ», написанными на эстонском языке. Темные гангстерские очки задорно сидели на курносом, слегка облупившемся носу и, пряча до поры до времени темпераментные взгляды озорных глаз Опрокиднева, подчеркивали пунцовый румянец его щек. Как всегда, в решающие минуты Опрокиднев был красив крепкой, природной красотой.
Женщину он увидел сразу.
В центре площади стоял открытый экскурсионный автобус. В нем плотными рядами сидели отдыхающие. Они прикрывались легкими зонтами, шуршащими друг о друга, как стрекозиные крылья, разглядывали лакированные книжечки туристических справочников, обмахивались газетками, а некоторые кушали виноград.