Он поднялся из-за стола и уковылял в глубины склада, а я подумал, что мне сейчас достанется самое что ни на есть барахло. Интересно, какое добавочное снаряжение положено центуриону — понятно, что шлем с более мощной системой связи, но ведь должно быть что-то еще!
Веша громыхал чем-то за стеллажами, ворчал так громко, что до меня доносились обрывки фраз «ходют тут…», «воевал он…», «послужи с мое…», «никакого вот уважения…». Наверняка он нарочно тянул время, и мне оставалось только переминаться с ноги на ногу.
И я решил снова позвонить жене… ну не может же она посылать меня вечно!
— Да, — спросила Юля холодно, когда связь установилась.
«Ну хотя бы не «что тебе?» — подумал я обрадованно.
— Э, привет… — сказал я. — Просто поговорить… а то мы вообще не говорим же… Полная ботва же.
— Ну говори. Хотя о чем? Я жду, когда ты вернешься.
— И я жду! Я… — тут я ощутил, как в голове у меня что-то шевелится, словно щупальца ползли там между складками, раздвигали мозговую ткань, двигались медленно, но неостановимо, и это было так мерзко, что я содрогнулся, волна тошноты заставила меня согнуться.
— Что «ты»? Только о себе и думаешь! — выпалила Юля.
И тут я увидел жену — за рабочим столом у нее в больнице, за окном деревья во дворе, ворота, через которые как раз проезжает грузовик, на стене плакат с печенью в разрезе и надписью «ЦИРРОЗ — НАШ ВРАГ!». Картинка оказалась невероятно яркой, я мог различить морщинки у нее на лбу, побелевшие, стиснутые пальцы на смартфоне.
— Ну нет, что ты… дело такое… — я попытался справиться с собой, отогнать назойливое видение.
Но копошение в голове не прекращалось, там что-то менялось, росло и достраивалось. Неужели та псевдоживая штуковина, которую мне вживили тиззгха, продолжала эволюционировать и меняться?
Мысль об этом заставила меня похолодеть от страха.
— Егор, — впервые с объявления о разводе Юля назвала меня по имени, и чуть ли не впервые в жизни мое имя в ее устах не прозвучало для меня сладкой музыкой. — Я сказала. Либо возвращайся сейчас же… либо ты мне не муж больше, ты мне больше никто…
— Подожди, не в этом дело, — наваждение рассеялось, я справился с тошнотой и кое-как распрямился. — Вы можете быть в опасности… Иван не появлялся? Звонил или приходил?
Юля засмеялась, и смех ее звучал принужденно, неестественно.
— Хватит нести ерунду! Пытаешься отвлечь меня? Нет, я его не видела и не слышала. Повторяю — либо ты возвращаешься к нам прямо сейчас, либо ты мне… нам больше никто!
— Но ты не можешь решать за Сашку! — я почти орал.
Ладно мы поссорились, но отбирать у меня дочь, разлучать нас Юля не имеет права! Нет-нет-нет!
— Ты так думаешь? И зря, — слова падали на меня, точно глыбы льда, били по голове. — Пока она мало чего понимает и переживет расставание с тобой легко, а если надо, то и забудет тебя…
Тут я вообще помертвел.
— Нет, ты не сделаешь! — завопил я, но уже в пустоту, со мной никто не разговаривал.
Я застыл, пытаясь осознать только что услышанное, хоть как-то собраться с мыслями. Должно быть от потрясения увидел перед собой плюшевого пингвина, того самого, которого прихватил с Земли еще в самый первый раз, и черно-белая птица посмотрела на меня сурово, щелкнула клювом.
А затем передо мной оказалась Сашка — на полу, в окружении кукол и прочих игрушек, облаченная в сиреневое платье, которое мы ей недавно купили, с серьезной мордашкой.
— Привет, маленькая, — сказал я бездумно.
— О, папа, привет! — отозвалась она, поднимая голову. — Ты где прячешься?
Дочь, судя по всему, была в детском саду, ну а где ей еще находиться, когда Юля на работе? Судя по виду, чувствовала она себя неплохо, но все равно я замечал признаки болезни, знаки того, что та совсем не ушла, только затаилась.
— Я тебе звоню очень издалека.
— Без телефона? — Сашка улыбнулась, и стала так похожа на мать, что я едва не задохнулся: те же глаза, черты лица, густющие светлые волосы.
— Ну да. Это такое волшебство.
Ага, придуманное облаченными в зеленые чешуйчатые плащи «волшебниками». Добрыми или злыми, я в этот момент не мог решить — ясно, что мне придется за все платить, но за такое я готов отдать что угодно.
— Как у тебя дела? — продолжил я, любуясь дочерью и чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
— Хорошо, — сказала она. — Сегодня был противный суп на обед, но я съела.
— Молодец.
Очень хотелось протянуть руку и погладить ее по пушистой макушке, прижать к себе. Я попытался это сделать, но конечность моя каким-то хитрым образом оказалась слишком короткой, я не мог дотянуться.