– Софочка, если твоя мама оставит меня в покое, ей станет кисло жить на свете.
– Ты слышишь, как он разговаривает с твоей матерью?
– Нема, оставь в покое маму!
– Так я ее должен оставить в покое или она меня?
– Меня оставьте в покое! Оба! У меня уже сил никаких от вас нет!
Софа не выдержала и расплакалась. Маленький Еня с интересом посмотрел на маму и на всякий случай завыл по новой.
– Вот видишь, Нема, – сказала баба Фира, – до чего ты своей скупостью довел всю семью.
– Я довел?!
– Не начинай опять. Так ты купишь ребенку пианино?
– Хоть целый оркестр!
– Хочу оркестр, – сказал Еня, перестав выть.
– Еня, я тебе сейчас оторву уши. Хочешь, чтоб я тебе оторвал уши?
Еня снова сморщил физионимию, готовясь зареветь.
– Тебе обязательно надо доводить ребенка до слез? – гневно поинтересовалась баба Фира.
– Мама, – проговорил Нема, сдаваясь, – вы на секундочку представляете, что скажут соседи?
– Соседи, – уверенно заявила баба Фира, – скажут спасибо, что мы не купили Еничке трубу.
Она нежно прижала к себе внука и поцеловала его в лоб. Еничка посмотрел на бабушку, затем на родителей и сказал:
– Хочу трубу.
Еничке купили пианино, и относительно мирный доселе дворик превратился в сумасшедший дом на открытом воздухе. Уже в девять часов утра звучал иерихонский глас бабы Фиры:
– Еничка, пора играть музыку!
Минут десять после этого слышны были уговоры, визги, угрозы, затем раздавался Еничкин рев, и наконец дворик оглашали раскаты гамм, сопровождаемые комментариями бабы Фиры:
– Еничка, тыкать пальцем надо плавно и с чувством!.. Нет, у этого ребенка таки есть талант!.. Не смей плевать на клавиши, мешигинер коп!.. [18] Еничка, чтоб ты был здоров, я тебя сейчас убью!.. Ах ты умничка, ах ты хаес… Сделай так, чтоб мы не краснели вечером перед Кирой Самойловной.
Кира Самойловна лично взялась обучать Еничку. Денег за уроки она не брала, но всякий раз после занятия оставалась ужинать.
– У мальчика абсолютный слух, – говорила она, потупив глаза и пережевывая бабы-фирино жаркое.
– Если б у него был абсолютный слух, – отзывался Нема, – он бы одной рукой играл, а другой затыкал уши.
– Нема, тебе обязательно нужно вставить какое-нибудь умное слово, чтоб все видели, какой ты йолд? – рычала баба Фира. – Ты слышишь, что говорит Кира Самойловна?
– Я-то слышу, – отвечал Нема. – У меня-то как раз слух в порядке. Я даже слышу, чего она не говорит.
И он с усмешкой глядел на Киру Самойловну, которая немедленно заливалась краской.
Соседи по двору по-разному отреагировали на появление у Вайнштейнов-Гольцев пианино. Вася, к примеру, продолжая напиваться по пятницам, беготню за женой прекратил.
– Я так думаю, шо хватит нам во дворе одного артиста, – объяснял он.
– Як по мне, так лучше б вже ты за мною с топором гонялся, – вздыхала Раиса.
Сапожник Лева Кац из деликатности помалкивал, но, когда Еничка дошел до детской пьески Моцарта, не удержавшись, заметил:
– Фира, может, твоему внуку стать артиллеристом?
– Что вдруг? – подозрительно осведомилась баба Фира.
– Эффект тот же, а ворочаться в гробу некому.
Баба Фира смерила сапожника испепеляющим взглядом.
– Ты, Лева, своим молотком себе весь слух отстучал, – заявила она и направилась к дому.
– Нема, – сказала она, войдя в квартиру, – у меня есть для тебя интересная новость. Ты не такой адиет, как я думала.
– Мама, а вы не заболели? – обеспокоенно спросил Нема.
– Я таки нет. А вот наши соседи, по большой видимости, да. Ты подумай, им не нравится, как наш Еничка играет музыку.
Нема молча развел руками.
– Не делай мне таких жестов, ты не на сцене, – строго молвила баба Фира. – Нема, нам нужно ссориться с соседями?
– Нет, – быстро ответил Нема.
– Но нам же нужно, чтоб мальчик имел музыкальное образование?
– Нет, – ответил Нема еще быстрее.
– Нема, я сказала, что ты не адиет, и уже жалею об этом. Конечно, нам нужно, чтобы Еничка мог дальше играть свою музыку.
– Мама, – нервно проговорил Нема, – не морочьте мне голову, говорите уже, чего вы хотите.
– Я хочу, – объяснила баба Фира, – чтоб волки получили свой нахес, а овцы сохранили свой тухес [19] . Надо устроить соседям приятный сурприз.
– Мы им уже устроили сурприз, когда купили Еньке пианино.
– Так они ж таки его не оценили. Вот что, Нема, мы сделаем а гройсер йонтеф [20] и всех на него пригласим.
– Кого это всех?
– Весь двор. Я приготовлю мое жаркое и зафарширую рыбу, Софа сделает селедку под шубой и салаты, ты купишь водку и вино…
– Мама, – сказал Нема, – вы на минуточку представляете, во что нам обойдется это счастье?
– Нема, не будь жлобом, – ответила баба Фира. – Ты что, имеешь плохие деньги с обитых дверей?
– Так я за них таки работаю, как лошадь!
– А теперь отдохнешь на них, как человек. Тебе что, деньги дороже соседей?
– Знаете что, мама, – вздохнул Нема, – чтоб я так жил, как с вами соскучишься. Большое вам спасибо, что мы не купили Ене трубу. А то бы мы имели в гости весь квартал.
В субботний вечер маленькая квартирка Вайнштейнов-Гольцев трещала по швам, а стол ломился от яств. Гости ели салаты, рыбу, жаркое, пили вино и водку, галдели, смеялись, пели. Пели «Бублички», пели «Ло мир але», пели «Галю» и «Ямщика». Три языка сливались в один всеобщий настрой, создавая не какую-то дикую и бессмысленную какофонию, а удивительную гармонию, когда инструменты, каждый звуча на свой лад, не мешают, а помогают друг другу творить единую музыку. Сапожник Лева Кац, расчувствовавшись, предложил даже, чтобы Еничка сыграл что-нибудь на своем «комоде с клавишами», но ему тут же налили водки и успокоили. Гвоздем пира, как всегда, было бабы-Фирино жаркое.
– Не, баба Фира, – горланила раскрасневшаяся от вина Раиса, – вы мэни такы должны дать рецепт.
– Мясо, лук, перец, соль и немного воды, – затверженной скороговоркой отрапортовала баба Фира.
– Ох, ягодка моя, – покачала головой Раиса, – ох, не верю я вам! Шо-то вы такое еще туда кладете.
– А гиц им паровоз [21] я туда кладу! – разозлилась баба Фира. – Нужно готовить с любовью, тогда люди будут кушать с аппетитом.
– Не, баба Фира, вы, наверно, хочэте рецепт с собой в могылу унести, – с обидой в голосе и присущей ей тактичностью предположила Раиса.
– Рая, ты таки дура, – покачала головой баба Фира. – Кому и что я буду в этой могиле готовить? Там, чтоб ты не сомневалась, уже не мы будем есть, а нас.
– Баба Фира, та простите вы ее, дуру, – вмешался Вася. – Немка, пойдем у двор, подымим.
Они вышли во двор и сели за столик под медвяно пахнущей липой, сквозь листву которой проглядывало ночное июньское небо в серебристых крапинках звезд.
– От же ж красота, – задумчиво проговорил Вася, подкуривая папиросу. – Немка, а як по-еврэйски небо?
– Гимел, – подумав, ответил Нема.
– Тоже ничего, – кивнул Вася. – Немка, а як ты думаешь, там, – он ткнул указательным пальцем вверх, – есть хто-нибудь?
– Николаев и Севостьянов, – вновь подумав, ответил Нема.
– Хто?
– Космонавты. Вторую неделю на своей орбите крутятся.
– Ты шо, дурной? Я ж тебя про другое спрашиваю.
– А про другое я не знаю.
– От то ж и плохо, шо мы ничего нэ знаем. – Вася вздохнул. – Немка, а если там, шо бы хто нэ говорыл, есть Бог, то Он якой – православный или еврэйский?
– Вообще-то, Вася, – почесал голову Нема, – если Бог создал человека по Своему образу и подобию, так Он таки может быть и негром, и китайцем, и женщиной.
Вася, чуть не протрезвев, ошарашенно глянул на Нему.
– Знаешь шо, Немка, – сказал он, – тоби пыты нэльзя. Цэ ж додуматься такое надо – Бог-китаец!
– А что, – пожал плечами Нема, – их много.
– О! – ликующе провозгласил Вася. – То-то и оно. Нэ може Бог китайцем буты. Их много, а Он – один.
– Вася, – Нема шмыгнул носом, – ты гений и вус ин дер курт [22] . Дай я тебя поцелую.