Но вот у меня в руках книга «Самолеты ОКБ имени Ильюшина», изданная еще в 1990 году. Там сказано, что «советские самолетостроители дали фронту 36163 самолета Ил-2», т. е. приведена цифра, на 2463 машины превосходящая цифру из могучего статистического исследования генштабистов. Однако это еще не все. Через несколько страниц читаем: «с октября 1944 года первые серийные самолеты Ил-10 стали поступать на вооружение штурмовых авиаполков». А ведь на вооружении частей штурмовой авиации, помимо Ил-2 и Ил-10, в период войны состояли также самолеты И-5ЛШ, И-153БС, И-153П, ДИ-6, Р-5Ш, Р-5ССС, Су-2. Так сколько всего штурмовиков было в ВВС? И это только одна позиция. Как после этого можно верить другим цифрам?
Например, насколько соответствуют истине официальные данные о потерях советских ВВС в 1941—45 годах? Согласно им, за 46 месяцев и еще две недели войны были безвозвратно потеряны 106400 самолетов, в том числе 88300 боевых машин (17900 бомбардировщиков, 23600 штурмовиков, 46800 истребителей).
Но, независимо от степени правдивости этих цифр, в глаза сразу бросается одно обстоятельство: небоевые потери значительно превосходили боевые. Из общего количества 88,3 тысяч погибших самолетов боевого назначения противник сбил либо уничтожил на земле 43,1 тысячу, тогда как 45 тысяч машин погибли в результате аварий и катастроф.
Известны три главные причины столь странного соотношения потерь. Во-первых, недопустимо низкий уровень подготовки пилотов, которых ускоренно готовили для фронта по максимально упрощенным программам; во-вторых, неудовлетворительное качество авиационной техники; в-третьих, недисциплинированность летного состава и руководителей полетов, не соблюдавших элементарные правила безопасности.
Погоня за количеством самолетов и летчиков приводила к тому, что качественные показатели постоянно снижались. Да, в советских ВВС было немало замечательных летчиков. Можно вспомнить таких, как Кожедуб, Покрышкин, Сафонов, Скоморохов, Колдунов, Боровых, Ворожейкин, Евстигнеев, Лавриненков, Покрышев, Речкалов и многих других, в летном мастерстве ничем не уступавших прославленным асам Люфтваффе. Но ведь рядом с ними поднимались в воздух совсем неопытные «пацаны», большинство из которых погибало в первых боевых вылетах.
Хочется сказать, что гибель десятков тысяч пилотов лежит на совести московских начальников, только вот совести у них никогда не было. Для людей власти она является ненужным рудиментом. Высшее начальство постоянно требовало все большего количества летного состава для пополнения фронтовых полков. В результате молодых парней просто не учили тому, что требуется в бою. Два — три кратковременных учебных полета на боевом самолете, и скорее на фронт.
Нарком авиационной промышленности периода 1940— 46 гг. А.И. Шахурин (1904–1975) в своих мемуарах приводит такой факт. Он спросил у курсантов, отправлявшихся из училища под Сталинград: «какой налет имеете на боевых самолетах?» Последовал потрясающий ответ: «полтора-два часа, и то чаще всего на старых самолетах, редко кто летал на новых». Комментарии, как говорится, излишни.
А на фронте почти половина молодых летчиков погибала в катастрофах, осваивая новую технику, ведь фронтовые условия совсем не подходят для учебы. При таком уровне подготовки «красных военлетов» меньше удивляют, к примеру, итоги боевой деятельности немецкого аса Эриха Хартмана (1922–1993), сбившего за 30 месяцев (с 5 ноября 1942 г. по 8 мая 1945 г.) 352 советских самолета.
Великая Отечественная война по-прежнему остается в России «неизвестной войной», подлинная история которой покрыта тщательно оберегаемым покровом тайны.
Об этой завесе секретности сказано уже многое и многими, однако «воз поныне там». Хорошо хоть то, что за последние 10–15 лет появилось много независимых исследователей. Они, подобно палеонтологам, по отдельным костям восстанавливающим облик давно вымерших ящеров, словно мозаику собирают по кусочкам истинную картину давно отгремевшей войны.
Кстати говоря, архивы Министерства обороны России и сейчас, через пятьдесят семь лет после окончания войны, наглухо закрыты для историков, не состоящих на государственной службе. Доступ к уникальным материалам разрешен лишь ограниченному числу лиц в погонах. То есть тем, кто в своих изысканиях до сих пор следуют схемам, отработанным в официальных публикациях времен Брежнева, типа 12-томной «Истории второй мировой войны». Рассказывать правду о войне, публиковать наиболее интересные документы они не способны, да и не хотят.
Впрочем, чего ожидать от людей, которых стали «историками» лишь потому, что так приказало «вышестоящее командование». Человека сняли с должности замполита батальона либо пропагандиста полка и назначили специалистом по военной истории. Он ведь в училище слушал краткий курс военной истории? Так какая еще подготовка ему требуется?