О. Генри
ВОЖДЬ КРАСНОКОЖИХ
О. ГЕНРИ
(1862–1910)
Он обладал удивительным даром вымысла. Своей маленькой дочери О. Генри однажды написал:
«Помнишь ли ты меня? Я Мурзилка, и меня зовут Алдибиронтифостифорникофокос. Если ты увидишь на небе звезду и, прежде чем она закатится, успеешь повторить мое имя семнадцать раз, ты найдешь колечко с алмазом в первом же следе голубой коровы. Корова будет шагать по снегу — после метели, — а кругом зацветут пунцовые розы на помидорных кустах. Ну, прощай, мне пора уезжать. Я езжу верхом на кузнечике».
Фантастична была голубая корова и пунцовые розы на помидорных кустах, но, пожалуй, самое неправдоподобное заключалось в простой фразе: «мне пора уезжать». Потому что это письмо О. Генри писал, сидя в каторжной тюрьме. Несколько лет жизни, проведенной в полосатой одежде заключенного, явились причиной, по которой О. Генри, став знаменитым писателем, тщательно скрывал свое прошлое. Избранный им короткий псевдоним казался не многим менее таинственным, чем имя Мурзилки в двадцать восемь букв.
Только после смерти О, Генри раскрылись некоторые подробности его биографии. Настоящее имя О. Генри было Вильям Портер. Он родился в глухом американском городке, в бедной семье врача, увлекавшегося бесплодным изобретением каких-то фантастических машин. Мечта о далеких путешествиях и замечательных приключениях рано завладела Вильямом. Десяти лет он убежал из дому с твердым решением посвятить себя охоте на китов. Его вернули. И вскоре Вильям был вынужден пойти в люди, чтобы обыкновенным ремеслом добывать себе хлеб.
Наступила пора тяжелой борьбы за жизнь. Подобно своему современнику Джеку Лондону, Портер перепробовал множество профессий. Сперва работал подручным в аптеке, позже — ковбоем на ферме, служил конторщиком, чертежником, актером, газетчиком, банковским кассиром. Последняя должность для Портера оказалась роковой. В банке обнаружилась растрата; в ней без оснований обвинили Портера. Он бежал в Южную Америку, долго вел скитальческую жизнь, побывал в Аргентине и Перу, Гондурасе и Мексике, но, узнав о болезни оставленной им жены, вернулся на родину. Его присудили к каторжной тюрьме — к пяти годам невыносимых лишений и безмерных унижений. «Чахотка и самоубийство здесь так же часты, как насморк и пикник у вас на воле», писал Портер из тюрьмы. Здесь на обрывках оберточной бумаги он написал свой первый рассказ. Его не напечатали, но из тюрьмы сорокалетний Портер вышел, твердо зная, что призвание его одно — литература.
За оставшиеся ему неполных десять лет жизни О. Генри написал триста новелл — коротких и увлекательных рассказов. В каждый из этих рассказов он вкладывал крупицы разнообразных знаний, накопленных за годы своей трудной и необычной жизни. Писатель, умевший скатывать пилюли и бросать лассо, верстать газету и стрелять, сидя в седле, человек, скитавшийся по дальним углам американского континента, пристально наблюдавший жизнь в провинциальных городах И на фермах, в портах и на плантациях, в прериях и столицах, в клубах и тюрьмах, — он ввел в литературу новых героев и рассказал о них новым языком — сжатым, выразительным, острым и насмешливым.
«Вся жизнь принадлежит мне. Я черпаю из нее, что мне хочется, и претворяю ее, как умею», так писал О. Генри в одной из своих книг. И он это делал с тем искусством, которое завоевало ему, скитальцу, человеку случайных профессий, место первого новеллиста Америки.
ВОЖДЬ КРАСНОКОЖИХ
Это было похоже на выгодное дельце… Но подождите, — дайте досказать.
— Мы были там, на юге, в Алабаме, когда эта самая идея, насчет детокрадства, ударила нам в голову. Это случилось, как Билль Дрисколл всегда выражался потом, в момент временного помрачения наших мозгов. Но это потом только обнаружилось.
Итак, там был такой городишко — плоский, как блин, и, конечно, называвшийся не иначе, как Сэммит.[1]
У нас с Биллем было у обоих вместе около шестисот долларов, а нужно было нам ровно еще две тысячи, чтобы затеять одно жульническое дело с городскими участками в Западном Иллинойсе. Мы обмозговали это дельце, сидя на крыльце отеля. Любовь к своим детенышам, рассуждали мы, должна быть особенно сильна в таких полугородах, полудеревнях. Почему, а также и по другим причинам, проект похищения детеныша здесь разумнее в тысячу раз, чем в пределах досягаемости газет, высылающих сейчас же на место происшествия репортеров в гражданском платье. А Сэммит, мы знали, не в состоянии был наслать на нас ничего более страшного, чем пару констеблей[2] и, может быть, еще несколько паршивых ищеек да пару ругательских статеек в «Фермерском еженедельнике». Словом, все, повидимому, обстояло благополучно.