Эмили мгновенно возродилась к жизни, схватила новое послание и прочла вслух:
— «Каюсь, я участвовал в этой неприятной для вас затее, которой необходимо положить конец. Вашу корреспонденцию можете получить по адресу: улица Саут-Сент-Джеймс, дом одиннадцать. Прошу меня простить».
И никакой подписи.
— Ничего не понимаю, — сказала Эмили.
— Проще простого, — отозвалась Роуз. — Человек, пересылающий письма, пытается ухаживать за тобой при помощи чужих посланий времен президентства Кулиджа!
— Господи, у меня все лицо горит — потрогай, Роуз. Зачем, скажи на милость, человеку взбираться по приставной лестнице, обшаривать чердак, скрываться бегством? Почему нельзя остановиться напротив дома и покричать?
— Наверно, потому, — негромко сказала Роуз, крутя в руках новое письмо, — что его автор страдает от такой же застенчивости, какой мучился в незапамятные времена Уильям Росс Филдинг. Ну, что будем делать?
— Хотела бы я знать… — произнесла Эмили, глядя в окно. — Кто обитает в доме номер одиннадцать по Саут-Сент-Джеймс?
— Это здесь.
В тот же день, ближе к вечеру, они нашли указанный дом.
Саут-Сент-Джеймс, дом 11.
— Интересно, кто сейчас оттуда смотрит в нашу сторону? — спросила Эмили.
— Явно не тот тип, который написал покаянное письмо, — ответила Роуз. — Лестница его не придавила, а совесть, видно, давит. В этом доме обретается тот полоумный, который пересылал тебе старые письма. Но если мы будем и дальше здесь торчать, сюда сбежится вся улица. Вперед.
Они поднялись на крыльцо и позвонили. Дверь распахнулась. На пороге стоял старик, лет под восемьдесят; его вид выражал крайнее удивление.
— Кого я вижу: Эмили Бернис Уотрисс, — воскликнул он. — Добрый день!
— Черт побери, — не сдержалась Эмили Бернис Уотрисс, — чем вы занимаетесь?
— В данный момент? — уточнил он. — Собираюсь пить чай. Не желаете присоединиться?
Они бочком прошли в гостиную, примостились на стульях, готовые в любую минуту сорваться с места, и стали смотреть, как он заваривает «оранж пеко».
— Со сливками или с лимоном? — спросил он,
— Не заговаривайте мне зубы! — парировала Эмили.
— Прошу.
Они молча приняли чашки, но пить не стали; хозяин сделал несколько глотков и произнес:
— Мне позвонил друг и признался, что сообщил вам мой адрес. Да мне и самому всю эту неделю было крайне неловко.
— А мне, по-вашему, каково? — возмутилась Эмили. — Стало быть, это вы похитили у меня письма, чтобы мне же их переслать?
— Да, я.
— Изложите свои требования!
— Требования? Об этом нет и речи! Вы опасались шантажа? Как глупо, что я об этом не подумал. Нет-нет. Это у вас те самые письма?
— Те самые!
— Верхнее письмо, самое первое, датированное четвертым июня двадцать первого года. Будьте добры, откройте конверт. Держите листок так, чтобы я не видел, а я буду говорить, хорошо?
Эмили разложила письмо на коленях.
— Что дальше? — спросила она.
— Просто послушайте, — ответил он и начал читать едва слышным голосом. — Моя дорогая, ненаглядная Эмили…
Эмили ахнула.
Старик помолчал, прикрыл глаза и повторил, будто считывая это послание с собственных ресниц:
— Моя дорогая, ненаглядная Эмили. Не знаю, как выразить словами все чувства, которые вместило мое сердце.
У Эмили вырвался глубокий вздох. Старик шепотом продолжал:
— Я восхищаюсь Вами не один год, но когда мы кружимся в танце или сидим с веселой компанией на берегу озера, мне не под силу заставить себя говорить о сокровенном. Возвращаясь домой, я вижу свое лицо в зеркале и стыжусь собственного малодушия. Но теперь я должен наконец высказать свои потаенные мысли, чтобы окончательно не сойти с ума…
Роуз достала платок и вытерла нос. Эмили достала свой и приложила его к глазам.
Старческий голос звучал то приглушенно, то громче, то снова тихо:
— А при мысли о чем-то большем, о самом легком поцелуе, меня охватывает такое волнение, которое дает мне смелость сказать Вам эти слова.
В конце он опять перешел на шепот:
— Пока этот день и час не настал, посылаю Вам уверения в глубочайшей привязанности и желаю, чтобы жизнь у Вас сложилась наилучшим образом. Подпись: Уильям Росс Филдинг. Попрошу следующее письмо.
Эмили развернула листок так, чтобы хозяину дома не было видно.
— Моя бесценная, — начал он. — Вы не ответили на мое первое письмо, и причиной тому может оказаться следующее: либо оно затерялось, либо его от Вас скрыли, либо Вы его получили, но затем уничтожили или спрятали. Если я Вас обидел, простите… Куда бы я ни пришел, везде слышу Ваше имя. Молодые люди только о Вас и говорят. Девушки рассказывают, будто в скором времени Вы отправитесь в путешествие за океан…
— В те времена так было заведено, — сказала Эмили, вроде бы себе самой.-Девушек, а иногда и юношей отсылали из дому на год, чтобы все лишнее стерлось из памяти.
— Даже если в памяти не было ничего лишнего? — спросил старик, читавший по собственным ладоням, лежавшим у него на коленях.
— Даже так. У меня с собою еще одно письмо. Вы можете сказать, что в нем?
Развернув листок, она увлажнившимися глазами пробегала строчку за строчкой, а старик опустил голову и повторял слово в слово по памяти:
— Моя бесценная, могу ли я назвать тебя так: моя единственная любовь? Ты уезжаешь завтра утром; пройдет Рождество, а ты еще долго будешь в отъезде. Уже объявлено о твоей помолвке, нареченный ожидает в Париже. Желаю, чтобы тебе сопутствовала удача, чтобы жизнь сложилась счастливо, чтобы у вас было много детей. Прошу тебя забыть мое имя. Забыть? Моя милая девочка, ты, наверное, никогда его толком не знала. Уилли, Уилл? Думаю, как-то так; а фамилия была тебе неизвестна, поэтому и забывать нечего. Лучше запомни мою любовь. Подпись: У. Р. Ф.
Закончив, он откинулся на спинку стула и открыл глаза, а она сложила письмо и опустила его вместе с другими на колени; по щекам у нее катились слезы.
— Зачем вы похитили эти письма? — спросила она после короткого молчания. — И воспользовались ими шестьдесят лет спустя? Откуда вы знали, где их искать? Я похоронила их в сундуке, как в гробу, перед отъездом во Францию. За последние тридцать лет хорошо если один раз извлекла их на свет божий. Это Уильям Росс Филдинг рассказал вам о них?
— Моя милая девочка, разве так трудно догадаться? — спросил старик. — Видит бог, я и есть Уильям Росс Филдинг.
После этих слов наступила невообразимо долгая пауза.
— Позвольте, я посмотрю поближе.
Эмили подалась вперед, а хозяин поднял голову к свету.
— Нет, — сказала она. — Мне очень жаль, но я совершенно вас не помню.
— Теперь это лицо старика, — ответил он. — Впрочем, какая разница? Когда вы отправились в кругосветное путешествие в одну сторону, я поплыл в другую. Скитался по разным странам, чем только не занимался, вел кочевую холостяцкую жизнь. Когда узнал, что у вас не было детей и что муж ваш давно умер, то вернулся сюда, в дом моего деда. Мне потребовался не один год, чтобы собраться с духом и отправить вам эти письма — лучшую часть моей жизни.
Сестры сидели, не шевелясь; если прислушаться, можно было, наверно, услышать их сердца.
— Что же теперь делать? — спросил старик.
— Присылать мне оставшиеся письма, — медленно выговорила Эмили Бернис Уотрисс-Уилкс. — Каждый день, на протяжении двух недель. Одно за другим.
Он посмотрел ей в глаза:
— А потом?
— Трудно сказать, — отвечала она. — Не знаю. Там видно будет.
— Да-да. Разумеется. Что ж, давайте прощаться. Открывая дверь, он едва не коснулся ее руки.
— Моя дорогая, ненаглядная Эмили, — произнес он.
— Да? — Она ждала.
— Что… — начал он. — Да?
— Что… — повторил он срывающимся голосом. — Что… вы…
Она не торопила.
— …делаете сегодня вечером? — быстро закончил он.