— Деньги? — хрипло спросил мужчина и поковырял в ушах.
— Сорок крон, — ответил Керн. — Но лучше вы мне отдайте назад духи, если это слишком дорого. А мыло вы можете оставить.
— Так, так. — Мужчина подошел поближе. От него несло старым потом и свежесваренной свининой. — Пойдем-ка со мной, сынок.
Он пошел и открыл дверь в соседнюю комнату.
— Тебе знакомо вот это? — Он показал на форменный сюртук, висевший на спинке стула. — Мне что, нужно его надеть и пойти с тобой в полицию?
Керн отступил на шаг. Он уже представил себе, что его посадили в тюрьму на две недели, ведь у него не было разрешения на торговлю.
— У меня есть разрешение на пребывание в стране, — сказал он по возможности равнодушно. — Я могу вам его показать.
— Ты покажи лучше разрешение на торговлю, — ответил мужчина и пристально посмотрел на Керна.
— Оно у меня в отеле.
— Ну, тогда мы дойдем до отеля. А может, лучше просто оставить здесь бутылку? Как подарок, а?
— Ладно. — Керн оглянулся на дверь.
— Вот, возьмите свой бутерброд, — сказала женщина, широко улыбаясь.
— Спасибо, не нужно. — Керн открыл дверь.
— Смотрите-ка на него! Какой неблагодарный!
Керн захлопнул за собой дверь и быстро спустился вниз по лестнице. Он не слышал громового хохота, который раздался за его спиной.
— Великолепно, Антон! — прыснула женщина. — Видел, как он помчался? Словно у него пчелы в штанах. Еще быстрее, чем старый еврей, что приходил сегодня после обеда. Тот наверняка принял тебя за капитана полиции и уже видел себя в тюрьме.
Антон ухмыльнулся.
— Боятся любой формы. Даже формы письмоносца. В этом наше преимущество. Живем неплохо за счет эмигрантов, а? — Он схватил женщину за грудь.
— Духи хорошие. — Она прижалась к нему. — Лучше, чем вода для волос, которую притащил сегодня старый еврей.
Антон подтянул штаны.
— Ну, и надушись вечером, тогда в кровати у меня будет графиня. Там есть еще мясо?
Керн стоял на улице.
— Рабби Израиль Лев, — горестно произнес он, повернувшись в сторону кладбища. — Меня обчистили. Сорок крон! А с куском мыла даже сорок три. Это двадцать четыре кроны чистого убытка.
Он вернулся в отель.
— Меня никто не спрашивал? — спросил он у портье.
Тот покачал головой.
— Никто.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Даже президент Чехословакии вами не интересовался.
— Ну, того я и не жду, — ответил Керн.
Он поднялся по лестнице. Странно, что отец не давал о себе знать. Может, его, действительно, не было в Праге? А может, его схватила полиция? Он решил выждать еще денька два-три, а потом снова наведаться к фрау Ековской.
Наверху, в своей комнате, он встретил мужчину, который кричал ночью. Его звали Рабе. Он как раз собирался лечь спать.
— Вы уже ложитесь? — удивился Керн. — Еще нет и девяти.
Рабе кивнул.
— Для меня это самое разумное. Сейчас я смогу поспать до двенадцати. В двенадцать я всегда просыпаюсь. Они обычно приходили в полночь. К тем, кто сидел в карцере. Поэтому с двенадцати я сижу часика два у окна. После этого принимаю снотворное. Таким образом и выхожу из положения.
Он поставил у своей кровати стакан с водой.
— Знаете, что успокаивает меня больше всего, когда я ночами сижу у окна? Стихи. Я их декламирую. Старые стихи школьных времен.
— Стихи? — удивленно переспросил Керн.
— Да. Совсем простые. Например, те, что поют детям перед сном:
Он стоял в полутемной комнате в белом нижнем белье, словно усталый приветливый призрак, и читал стихи — медленно, монотонно, глядя погасшими глазами в ночь за окном.
— Стихи меня успокаивают, — сказал он и улыбнулся. — Я не знаю, почему, но они меня успокаивают.
— Может быть, — ответил Керн.
— Это кажется невероятным, но они действительно успокаивают. После них я чувствую себя спокойно и мне кажется, будто я — дома.
На душе у Керна стало нехорошо. Он почувствовал, как по коже забегали мурашки.
— Я не знаю стихов наизусть, — сказал он. — Я все забыл. Мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я учился в школе.
— Я их тоже забыл. А теперь, внезапно, все вспомнил.
Керн кивнул. Затем он поднялся. Он хотел уйти из комнаты. Пусть Рабе поспит.
— Если б только знать, как убивать время по вечерам, — сказал Керн. — Вечер — это самое проклятое время. Книг я уже давно больше не читаю. А сидеть внизу и в сотый раз обсуждать, как чудесно было в Германии и когда все изменится, — мне совершенно не хочется.