— Это вы, Арнольд, — что вам нужно?
Мне совсем не было страшно. Я видел только, что он сидел здесь, и я спросил.
Я продолжал смотреть на него, не чувствуя ничего похожего на страх, пока он не исчез.
— Как вы себя чувствуете? — спросила меня моя хозяйка утром, когда я пил свой чай, — я так беспокоилась за вас. Я сидела вчера вечером и ждала, пока уйдут последние гости; я сидела в маленькой столовой и читала. Но вдруг мне, не знаю почему, стало как-то не по себе, я положила книгу и подумала:
«Перейду-ка лучше в зал к гостям. Тогда они, может быть, уйдут, и мне можно будет пойти спать…»
Вдруг в доме раздался шум, ветер пронесся по всему дому, все двери открылись.
А собачонка, — как это было неприятно! — выскочила из своей корзины и завыла… Она стояла и выла передо мной, словно в доме был покойник…
(«Покойник в доме», — повторил я самому себе, и корни моих волос вонзились в кожу, словно ледяные иглы.)
Тут я сказала себе:
«Бог знает, может быть, жилец заболел…»
Я поднялась по лестнице, — у меня дрожали колени, да, дрожали, — и я стала прислушиваться у вашей двери. Но у вас все было тихо, я снова сошла вниз, и мне стало весело…
И я видел его во второй раз.
Я хочу сказать: его образ.
Это было в Париже.
Я вернулся домой с большого бала.
Один знакомый отвез меня домой в своем экипаже. Мы были очень веселы и говорили о самых невинных вещах на белом свете. Надо добавить, что мы ничего не пили.
Мой знакомый вышел из своего экипажа, и мы еще немного поболтали, стоя перед моим домом, на тротуаре.
Наконец, я позвонил швейцару, входная дверь открылась. Я вошел в свою гостиную, сбросил свое пальто и все еще думал о нем, о моем знакомом, и о его лошадях, — тут я повернулся — и вон там, в углу, в кресле, лицом прямо ко мне, сидел он, — он, мой друг-немец, мой умерший друг, тот, который застрелился…
В своем мундире, устремив глаза на меня… прямо в мое лицо.
И без страха, без удивления, — словно его образ был чем-то, чего я ожидал, — я сказал:
— Это вы, Арнольд? Что вам нужно?
Он не двигался и в то время, как я слышал шум удалявшегося экипажа моего знакомого снаружи, на улице (я его ясно слышал), я продолжал смотреть на него, пока не исчез он…
Нет, нет, пока, значит, образ его не исчез. Хотя глаза, которые были устремлены прямо на меня, прямо на мое лицо, — я готов поклясться, жили: не моей жизнью, но другой жизнью, которая была сильнее жизни моих глаз — они жили…
…Я не знаю, много ли времени прошло или прошло ли вообще сколько-нибудь времени, как вдруг я вздрогнул: в мои ставни постучали.
— Кто там?
Я отворил, — признаться, мои руки дрожали. Когда я это сделал — я увидел за окном лицо моего парижского знакомого.
— Вы не больны? — закричал он в окно.
— Нет, совсем нет, почему? — ответил я, говоря очень спокойно.
— О, — сказал мой знакомый за окном, — значит, это была только глупая мысль… Вдруг, сидя в экипаже, я сказал самому себе, что вы наверное заболели, и велел кучеру повернуть.
— Ну, слава Богу, спокойной ночи.
Я сказал самому себе:
«Если он „напомнит“ мне о себе в третий раз — не будет ли это потому, что он, наконец, захочет дать мне успокоение?
И третий раз — станет последним разом…
Может быть, он в последний раз позовет меня — поманит рукой (его рука была всегда бледной, даже тогда, когда он жил, она была бледна) и позовет?
А я последую за ним; уйду с ним прочь, уйду, как ушел мой брат?»
И он снова сел в экипаж и уехал.
Итак, болезнь моего мозга была заразительна: она заразила, как и в первый раз, этого относительно чужого человека, который сидел равнодушно в своей коляске…
Да, вот это именно и странно.
Но, если даже какую-нибудь вещь нельзя объяснить, это еще не значит, что она должна нас пугать.
Однако, правда то, что у меня никогда не было такого спокойного состояния в течение всей моей жизни, как тогда, когда я его видел в первый раз, и когда я видел его во второй раз…
И. Гильд
ОБЩЕСТВО ПОСТАВКИ ПРИВИДЕНИЙ
Джон Деррик, миллионер и директор-распорядитель Национального Общества Поставки Привидений, стремительно вскочил с кресла, сжимая в кулаке небольшой лист почтовой бумаги.
— Ни за что в жизни! — зарычал он, гневно глядя на злосчастное письмо, и яростно разорвал его надвое.
Мальчик с золотыми пуговицами задрожал, стоя на своем посту у дверей; молодой, бледнолицый клерк, подсматривавший в дверную скважину, решил, что теперь не время просить патрона о прибавке.