Все с любопытством переглянулись и с выражением вопроса и ожидания обернулись к генералу.
— Назовите это помолвкой, если угодно, — улыбнулся генерал, видя общее недоумение. — Только существа, с которым я помолвлен, я никогда не знал и даже не видел ни разу живым.
Почти целые полвека владеет моей душой эта история. Охватите-ка это!
Тот день внушил мне такое смирение и даже страх перед неуловимыми тайнами природы, что перед ним потускнели даже кровавые ужасы войны. В сущности, я до сих пор не оправился от пережитого тогда потрясения. И до сих пор, если мне случается столкнуться в тумане или в темной чаще леса с фигурой, которую я не сразу могу узнать или разглядеть, — я содрогаюсь, думая, что это она… та, от которой у меня это кольцо.
Смейтесь на здоровье, господа! В том счастливом возрасте, в котором теперь большинство из вас, я тоже посмеялся бы, если бы услышал что-нибудь подобное от старого солдата. Но со временем и вы поймете, что с появлением седых волос перестают разыгрывать героя даже перед красивыми женщинами.
Храбрость ведь вообще, если говорить правду, вопрос обстановки и личного настроения духа в каждую данную минуту. Есть вещи, над которыми очень легко смеяться за бокалом шампанского, в шумном обществе, при свете солнца или в ярком освещении зала; но во мраке и одиночестве леса, когда буря воет и треплет верхушки деревьев, — или в тиши старого дома, где голые стены жутко отражают каждый звук и изо всех углов пахнет тлением — смех уже немножко застревает в горле.
Был 1866 год. Я был уже ротмистром и за несколько дней до того мы поколотили итальянцев при Кустоцце. Все мы до последнего солдата дышали упоением торжества, как только можно ликовать и гордиться после победы над войском почти вдвое сильнее своего.
Мы чувствовали себя властелинами и хотели, чтобы это признавалось всеми, а между тем, со стороны населения мы то и дело наталкивались на упрямое сопротивление. Когда было разбито войско Виктора Эммануила, крестьяне озверели совсем; их вероломные нападения до того разъяряли наших ребят, что они начали отплачивать им крайней беспощадностью, не разбирая даже, кто виноватые, мужчины или женщины.
Так обстояли дела, когда я однажды получил приказ отправиться в небольшое поместье Гуастала и занять его: там население обстреливало наш провиантский отряд — и, по-видимому, маркиз Гуастала играл в этом нападении руководящую роль; по донесению драгун, из окон его замка открыт был первый и самый сильный огонь.
С гордой уверенностью в победе отправились мы в путь; день был томительно жаркий, — ни облачка, ни ветерка, и если бы мы не подкреплялись иногда теплой водой из придорожного ручья, мы изнемогли бы за дорогу. От местных жителей мы не принимали ни глотка вина из опасения, что нам могли бы подсыпать яда.
Возможно, что это было вздорное опасение; но война сильно изменяет психику, и наряду с легкомысленным, почти равнодушным отношением к смерти, она порождает нервную мнительность и подозрительность.
Солнце уже садилось, когда мы добрались, наконец, до Гуасталы. Над крестьянскими домишками и садами высился замок маркиза Гуасталы, — небольшой и старый барский дом, каких множество во всех концах Италии. Ставни заколочены, — видно, в доме никого не осталось.
Деревня тоже словно вымерла вся; нигде не слышно было ни крика петуха, ни лая собаки. Но нам не понравилась тишина; во время войны такие вещи всегда подозрительны.
И мы не ошиблись. Едва мои ребята показались на расстоянии выстрела, — раздался блеск и треск из-за десятков плетней и оград. Мы думали, что негодяи, по обыкновению, погеройствуют и спрячутся тотчас по углам; но на этот раз они обнаружили такую стойкость и упорство, что несомненно, за ними должна была скрываться чья-то очень твердая, смелая и опытная рука.
Конечно, вся их храбрость и стойкость все же ни к чему не привели: с наступлением сумерек деревня была наша, Защитники были разбиты; многие попадали убитыми или ранеными, остальные разбежались. Но и среди моих ребят оказались убитые и раненые; раненых перенесли в одну из комнат замка и занялись перевязыванием их ран.
Расставив стражу и часовых, я отпустил товарища-поручика с несколькими добровольцами в погоню за бежавшими, а сам устроился кое-как во втором этаже замка.
Во всех комнатах был полный беспорядок; мебель, зеркала, портьеры были свалены как попало, — как будто замок только собирались обставлять и не успели кончить. Ни души прислуги тоже не было во всем доме. В деревне я никого из людей не оставил и ради безопасности разместил всех в нижнем этаже замка.