— Поговорим о тебе, — сказала она.
— Обо мне? Почему?
— Ты Прокула Скрибония, не правда ли? Твой дед был двоюродным братом первой жены Августа Октавиана, Скрибонии. Разве это не свидетельствует о нашем с тобой родстве, пусть и очень дальнем?
Прокула громко рассмеялась.
— Чтобы пересчитать звенья цепи, которые лежат между нами, не хватило бы пальцев на двух руках. Но я понимаю, что ты имеешь в виду.
Она встала, обошла вокруг стола, протянула руку и помогла Клеопатре подняться с табурета.
— Давай сядем рядом и продолжим беседу, — сказала она. — Пятиюродная сестра? Семиюродная племянница?
— Это звучит так, будто и то, и другое тебя удивляет.
Прокула опустилась в кресло, постучав по спинке другого. Клеопатра села.
— Я была удивлена тем, — сказала Прокула, — что в самых узких кругах так много ужасного.
— Ты думала, Август имел влияние на Антонию?
— Мы очень мало знали об этом. Поэтому…
Вполголоса, будто опасаясь, что ее кто-то подслушает, Клеопатра сказала:
— Говорят даже, что Ливия отравила Августа, чтобы быть уверенной, что в случае его смерти у Германика не будет возможности. Чтобы Тиберий…
— Мы не входили в высшее общество, — перебила ее Клавдия. — Женитьба Октавиана, который тогда еще не был Августом, на Скрибонии была чисто политическим мероприятием. Брак продлился недолго, и, кроме дочери Юлии, от него ничего не осталось. — Прокула замолчала. Когда Клеопатра попыталась ей ответить, она подняла руку.
— Дай мне подумать. Ваш караван. Ао Хидис и этот князь-разбойник Бельхадад. Руфус, которого ты считаешь человеком Сейана…
— Я не считаю его человеком Сейана. Он мне об этом сам сказал. Однозначно намекнул. К чему ты клонишь?
— Антония…
— А… — Клеопатра почувствовала, будто холодная рука сжимает ее сердце. Это был леденящий душу страх, связанный с воспоминаниями о добродетели и опасениями, что ее прошлое вновь неожиданно всплывет.
— Ты все еще поддерживаешь связь с ней?
— С Антонией? Ты считаешь, что она захотела бы… знать что-либо о такой, как я? — спросила Клеопатра запинаясь, будто что-то мешало ей говорить.
— Она добродетельное зеркальное отражение дьяволицы Ливии, — задумчиво произнесла Прокула. — Во всех подробностях.
Клеопатра промолчала, внутренне сжавшись. Она боялась того, что Прокула скажет дальше.
— Что касается влияния. Ты знаешь, кому Пилат обязан своей должностью прокуратора?
— Антонии?
— Антонии. Она обладает властью благодаря знаниям, приобретенным ею, и пользуется ими, потому что привыкла делать добро. Это значит, что свинья на козьем острове… император боится ее. По твоему делу можно было бы обратиться к Антонии.
Хриплым голосом Клеопатра медленно сказала:
— Если бы я была тогда в Александрии, я бы, возможно, попробовала бы. Но из Береники или из Адена…
— Но ты же поддерживаешь связь с ней, — голос Прокулы звучал утвердительно, — и знаешь, как она понимает долг, не правда ли? В том числе и долг, касающийся заботы о дочери одной из ее служанок.
Клеопатра молча кивнула.
— Судя по твоему рассказу, этот торговец, Деметрий, для тебя действительно что-то значит. Хотя… — Она искоса посмотрела на Клеопатру и со злостью добавила: — После событий прошедшей ночи я в этом сомневаюсь.
Клеопатра, выдержав паузу, осмелилась спросить лишь о том, что Прокула могла бы ей посоветовать в сложившейся ситуации.
— Ты обязана позаботиться о своей служанке, Глауке. Без тебя она бы не очутилась там, где она сейчас находится, — холодно заявила Клавдия.
— И что мне теперь делать? Женщине, оказавшейся среди хищников пустыни?
— Среди хищников Александрии ты хорошо выживала. Через несколько дней поедет Колумелла. С ним ты будешь в безопасности и сможешь добраться до Ао Хидиса. И возможно, у тебя что-то получится. Колумелла спокойный и надежный. Он человек войска и императора. Обе сопровождающие тебя женщины останутся пока здесь. После этого попытаемся написать письмо Антонии.
Пилата и Колумеллы в крепости не было. Кто-то сказал, что они отправились во дворец царя, чтобы побеседовать и отобедать с Иродом Антипой.
Когда Клеопатра поднялась на верхний этаж в отведенную ей комнату, Таис и Арсиноя еще не вернулись.
— Ну хорошо, — почти простонала она и медленно подошла к своей постели, покрытой двумя толстыми одеялами. Ей хотелось броситься на нее, закусить край шерстяного одеяла, зарыться в него лицом и сжать веки так, чтобы через них не проникал свет, а только вытекали слезы.