Деметрий молчал. Потом он, как ей показалось, почти благоговейно сказал:
— Изумруды Птолемеев… И они действительно принадлежат тебе?
— Мой нос не похож на нос моей бабушки, но вообще-то да. — Она колебалась. Медлила. Взвешивала. Потом решилась.
— Я должна тебе еще кое-что сказать. Если… — Она остановилась.
— Если что?
— Торговец и разведчик Деметрий… Будет ли он и дальше торговать и заниматься разведкой? Или он сможет заняться поиском изумрудов, если это тот перстень? Искать изумруды, а при случае заниматься умиротворением?
— Есть обязательства, от которых можно отказаться. Я все время путешествовал и подолгу не был дома. Почему не продолжить? — Он начал сгребать монеты, камни и золотые слитки в сумку. — Этим предметам я могу найти лучшее применение. А почему ты спрашиваешь?
— Никакого брака, — шутливо заявила она. — Только умиротворение, пока оно будет длиться?
— Почему никакого брака? — Он наклонился, и она почувствовала кончик его языка на своем пупке. — Браки могут быть расторгнуты, когда умиротворение больше не действует.
Она дотронулась до его головы, взъерошила пальцами его волосы.
— Тогда не будет никаких тайн, не правда ли?
— Какие тайны, княгиня цветов Канопоса?
— На столе лежит папирус, — сказала она. — Не поднимай голову. Пусть он лежит там, где лежит. Хорошо. Я написала длинное письмо. И сделала копию. Письмо должно скоро попасть в Рим.
Деметрий поднял голову и посмотрел на нее.
— Руфус, — пояснила она, — был человеком Сейана. Ты разведчик торговцев с дальними странами. Колумелла и Афер работали на императора и на легионы.
Деметрий кивнул.
— Я должен на тебя смотреть, когда ты говоришь важные вещи. И мои пальцы, прежде всего вот этот, не должны отвлекать меня.
— Не должны? Нет, не должны. О чем я хочу сказать…
— … кроме умиротворения…
— То, что ты сейчас услышишь, ты не должен никому рассказывать. Могу я рассчитывать на твое молчание?
— А зачем болтать? — он улыбнулся. — Для губ и языка есть лучшее применение.
— Нет… Посмотри на меня. Речь идет о четвертой тайной службе.
— Шпионы Ливии Августы? — он выпрямился.
С сожалением она почувствовала, что его внимание полностью переключилось на ее откровения.
— Ливия была олицетворением порока и корысти. Кто должен был унаследовать и преобразовать эту сеть пауков-убийц, как не добродетель?
У Деметрия отвисла челюсть.
— Ты имеешь в виду?..
Клеопатра рассмеялась.
— У тебя потрясающе глупый вид. Я люблю тебя. Разбуди свой палец, тогда я буду говорить дальше.
— Слушаю и повинуюсь, княгиня.
— Хорошо. Когда Ливия Августа отправилась к богам, в Риме остались тысячи глаз и ушей, которые не знали, за кем им теперь следить, и тысячи языков, которые не знали, кому им теперь доносить. Так как порок умер, они обратились к добродетели. И добродетель взяла их под свое крыло, продолжая использовать их возможности. Использовать по-новому.
— Я тебя правильно понимаю?
— Антония, младшая дочь Марка Антония… Моя приемная тетя, если так можно выразиться. Она стала наследницей Ливии. Чего никто не знает и не должен знать, слышишь?
Он кивнул.
— В этой сети порочные люди. Добродетель использует порок, чтобы поощрять добродетель. Она воспитывала меня, пока я не сбежала, потому что добродетель меня душила. Но я ей благодарна. В определенной мере. И поэтому я все эти годы сообщала ей обо всем, что считала важным.
— И об определенных пальцах?
Она рассмеялась.
— Это бы ее не испугало. Ей это было безразлично, пока пальцы не рылись в государственных делах. Папирус на столе предназначен для Антонии. О том, что ты сказал и я подумала… Понимаешь? Этого недостаточно для римского судьи, для сената, для императора. Но Антония знает многое, и, может быть, то, что я ей написала, она сумеет сопоставить с другими вещами. Я также рассчитываю на ее помощь в возврате моей собственности, если Пилат не в состоянии этого сделать.
Арсиноя и Таис заботились об имении на окраине Коптоса, которое давало хорошие доходы. Там бывали высшие чины окружной администрации, командиры фивского легиона, деловые люди, поэты, музыканты.
Нубо отправился мириться со своим отцом или лишить его власти.
— Отцы, — говорил он на прощанье, — менее предсказуемы, чем матери. И кроме того, надоедливы. Разве не у всех нас трудности с нашими отцами? У тебя, Клеопатра? У тебя, Деметрий? У Мухтара, которого коршуны разрывают на части на том свете? Разве проповедник Йегошуа не умер только из-за своего отца, или ради него, или по его приказу? А Афер, после всего что ты рассказала. Отцы… Сначала они необходимы, а потом становятся надоедливыми. Ладно, посмотрим.