— Да, он болен. Лихорадка и паралич.
Он не успел договорить, как из дому вышел мужчина и остановился позади Мириам.
Афер сразу узнал его. Это был Йегошуа. В первый раз Афер увидел так близко его тонкие черты, пронзительные, но одновременно теплые темные глаза, уста, произносившие слова, к которым многие прислушивались. Йегошуа улыбнулся, и Афер понял, что улыбаться для него проще и естественнее, чем оскорблять или проклинать.
— А я гадаю, кто тебя так долго удерживает? — Он положил руку на плечо Мириам. — Афер, не так ли? Справедливый человек, как я слышал.
Афер посмотрел на его тонкие, но сильные пальцы, когда-то хорошо справлявшиеся с работой плотника. Пытаясь оценить мягкость и силу голоса Йегошуа, он неожиданно для себя услышал свой собственный, смешной и невыразительный:
— Кто это справедливый?
— Тот, кто задал этот вопрос, знает начало пути. Но все мы несовершенны и больны. Как, например, твой слуга. Мириам говорила, что он также твой друг.
Афер с трудом выдавил:
— Да.
Четверо или пятеро мужчин, наверное соратники Йегошуа, вышли из дому, остановились и стали недоверчиво рассматривать Афера, будто хотели запугать его своими взглядами.
— У меня много работы, — сказал Йегошуа. — Но ты был добр к Мириам и вообще ты добрый человек, поэтому я приду к тебе и посмотрю твоего слугу.
Один из мужчин поднял руку и открыл было рот, но не успел ничего сказать. Афер опередил его:
— Господин, ты иудей, а я язычник. Ты осквернишь себя, если войдешь в мой дом. Я не достоин такой жертвы. Мой слуга тоже.
Другой мужчина кивнул. Аферу показалось, что в его глазах промелькнуло что-то вроде одобрения.
Но Йегошуа покачал головой.
— Законы существуют для людей или люди для законов?
Афер повернул руки ладонями вверх.
— Мы все подчиняемся законам и должны придерживаться их. Если мой царь говорит: «Иди туда и установи, является ли этот бродячий раввин бунтовщиком или праведником», я иду и делаю это. Если я говорю одному из моих воинов: «Подойди ко мне», он подходит. Мне не пристало судить о ваших законах. Но если ты руководствуешься добрыми помыслами и испытываешь желание помочь моему слуге, то я буду тебе только благодарен.
Мириам, прикрыв глаза, прислонилась к плечу Йегошуа. Один из мужчин что-то тихо сказал на арамейском. Слишком тихо для Афера.
Йегошуа покачал головой и, посмотрев на мужчину с осуждением, так же тихо ответил ему. Аферу показалось, что он услышал слова «вера» и «Израиль».
Затем Йегошуа обратился к центуриону:
— Иди домой, Афер. Пусть твой слуга выздоровеет.
Немного растерянный, центурион приложил правую руку к груди, наклонил голову, повернулся и ушел.
В течение первой половины дня он переговорил с несколькими людьми, которые сообщили кое-какие сведения о Йегошуа. Прежде чем снова отправиться в крепость на встречу с Никиасом, он зашел домой, чтобы подкрепиться и посмотреть, как дела у Тисхахара.
Молодой слуга лежал в ногах у больного и спал. Когда Афер вошел в комнату, Тисхахар поднялся, поднял обе руки и сказал:
— Ужасный порошок помог, мой господин.
По дороге к крепости Афер размышлял, следует ли спросить у Тисхахара, когда точно наступило улучшение, но решил не делать этого.
Никиас разговаривал с Гамалиэлем во внутреннем дворе крепости. Спутники Никиаса готовили лошадей и повозки.
— Как дела? — спросил он Афера.
Афер набрал побольше воздуха и решился:
— Скажи царю, что этот человек праведник. Никакой не бунтовщик. Не выступает ни против царя, ни против Рима. Если Ирод хочет кого-нибудь казнить, то пусть лучше казнит своих священников.
Он немного удивился, когда Гамалиэль улыбнулся и кивнул.
Никиас ухмыльнулся.
— Мне кажется, это решило бы больше проблем, чем их у нас имеется.
XIV
В ТЕМНИЦЕ
Лучше обмениваться анекдотами в хорошем обществе в темнице, чем под властью князей и высокопоставленных убийц исполнять государственные обязанности.
Десять мучительно долгих дней провели они в подземелье. Разговаривали, дремали, спали, прохаживались, опять разговаривали. Близость Клеопатры при других обстоятельствах послужила бы для Деметрия стимулом, чтобы показать свои лучшие душевные качества и добиться взаимного доверия и более тесного общения. Но македонка с самого начала предупредила возможное развитие событий. Обращаясь к своим спутницам, Клеопатра говорила достаточно жестко и громко, чтобы все могли ее услышать: