– Впрочем, мы возьмем у них не только печень и селезенку, но и другое, что нам потребно.
– Владычица, – произнесла дрогнувшим голосом Стратоника, – ты собираешься убить их?
– Вначале убьем, не беспокойся. Хотя, конечно, лучше вырезать у живых. Тогда наши божественные составы из такого материала обрели бы большую силу. Я бы с удовольствием помучила этих сорванцов, но у нас нет времени. Надо еще успеть так много сделать. Да и поспать хотя бы немного хотелось бы.
– Владычица, помилуй их! Не убивай, отпусти домой! Матери их ждут!
– Дура, хочешь, чтобы они завтра в городе рассказывали всем чем мы занимаемся на кладбище?!
– Не будут, они не будут рассказывать! Вот спроси их! Они поклянутся, что не будут!
– Ни за что не поверю – завтра же всем растрезвонят. А о нас и так худая слава ходит.
– Владычица, сжалься, сжалься!
– Все, хватит, молчи, дура, не ной! Ну, задам я тебе, погоди!
– Ну, ладно, владычица, если им так и так умирать сейчас, если мы возьмем у них то, что собирались у мертвеца взять, то, может, не стоит продолжать откапывать и доставать его из могилы? Зачем еще покойника безобразить?
– Глупая ты – этого добра никогда лишнего не бывает. В нем наша сила. Надо все время пополнять запасы. Если они кончатся, из чего мы будем готовить наши зелья?
– Все, – вылезая из могилы сказал Демодок.
– Так что же ты вылез? Вытаскивай его! – воскликнула нетерпеливо Кидилла.
– Погоди, владычица: дай дух перевести, – ответил Демодок. Что ж, мне на мертвяке отдыхать что ли? Это тебе только приятно мертвецов касаться. Прости меня за дерзость, владычица.
– Отдыхать?! Ты хочешь еще отдыхать?! Да ты должен был сделать все это до нашего прихода! Давай, вытаскивай его! – сказала колдунья.
– Погоди, дай отдохнуть чуть. Иначе я не осилю – он тяжелый.
– Стратоника, а ну, давай, быстро помоги ему, – приказала Кидилла, но, немного подумав, неожиданно переменила свое решение: – А, впрочем,.. постойте, не надо пока… Ладно, отдохнешь сейчас, Демодок. Отдохнешь, посидев на них, – зловеще рассмеявшись, кивнула она на мальчиков, – подержишь. Раз уж на мертвеце боишься сидеть. Эти-то живые пока.
– Нет, владычица, ни за что! Не могу я! Ты же знаешь. Никогда не делал этого и не буду! Хоть убей!
– Ладно, ладно. Я забыла какой ты трус. Никогда не делаешь с нами этого. Чего боишься, не знаю. Ладно, иди опять подальше, прячься в кустах. Не мужчина ты! – сказала Кидилла презрительно и насмешливо.
Глава 2
Кладбище отделяла от внешнего мира окружающая его густая лесополоса шириною шагов в двести. Снаружи, вблизи нее, под развесистыми ветвями деревьев, высокими, широкими тенями, чернеющими на фоне звездного неба, стояла жалкая хижина Демодока. Пожалуй, это была даже не хижина, а большой хорошо сделанный шалаш. Он являлся пристанищем человека, прожившего очень трудную, полную лишений и рабского унижения жизнь.
Родился и первые годы детства Демодок провел в Коринфике.(Примечание: область в северной части полуострова Пелопонесс, где существовал древнегреческий город-государство Коринф). Затем был вынужден большую часть своих лет прожить на чужбине и только в преклонные уже годы вернулся на Родину, где не нашел, однако, ничего более достойного для себя, чем этот шалаш да огород рядом с кладбищем. В таких страшных и оскверненных, по представлениям древних греков, местах селились лишь дошедшие до крайней бедности люди.
В самом начале одной из войн между Коринфом и Сикионом, происшедшей по какому-то совершенно незначительному поводу, столь обычной и частой для государств древней Греции, Демодок, еще будучи ребенком, вместе со многими другими жившими по соседству селянами был полонен сикионскими воинами. Та война не была длительной и опустошительной, как многие столкновения греческих полисов: довольно скоро противоборствующие стороны примирились. Но для тех нескольких десятков коринфских семей, которые не успели бежать под защиту городских стен, этот незначительный военный конфликт стал чудовищным событием, поломавшим всю их судьбу. Они были проданы в рабство на торжище, проданы вместе с их же захваченными скотом и утварью. Оторванный от семьи Демодок неоднократно перепродавался, переходил от одного хозяина к другому, пока не попал к одному мессенскому богачу. Двадцать девять лет жил и трудился в его загородном именье и удостоился наконец бесценной награды, о которой мечтал почти полвека. Незадолго до этого ему исполнилось пятьдесят семь лет. Далеко не все рабы доживали до такого возраста. Только сильная природа потомственного крестьянина позволила ему дожить до этих лет.