Паровоз свистнул и с шумом выдохнул пар, окутав пассажиров первого вагона непроницаемым белым покрывалом. По второму пути шел маневровый, ответивший на приветствие гудком. Красноармеец Кузьмичев почувствовал болезненный удар по ноге чем-то тяжелым и тотчас услышал истошный вопль: «Вещи, мои вещи, караул!» Кузьмичев на миг замешкался, но было уже поздно. Спрыгнув с платформы, он увидел, как крупный мужик одной рукой легко вбросил чемодан в открытую дверь маневрового, а другой, выхватив наган, навел в сторону красноармейца и заорал, что есть мочи: «Не дури, сука, — пальну!» Подняв руки, Кузьмичев попятился и, прыгнув в сторону, в падении выстрелил. Пуля попала грабителю в лоб. По перрону бежала милиция, расталкивая пассажиров, за ними семенил грузный дежурный в форме железнодорожного служащего, походя натыкаясь на тюки, саквояж, мешки и прочую багажную утварь.
В кабинете бывшего купеческого особняка под портретом героя революции — председателя ВЧК — восседал за огромным столом наголо бритый, маленький и щуплый начальник местного ОГПУ. Он внимательно изучал предъявленные документы и бурчал довольно себе в роскошные усы: «Так, значится, товарищ Кузьмичев, в наше распоряжение и сразу в бой! Молодец, лихо! Надо же, аккурат в переносицу!» Затем уставился буравчиком колючих глаз в сидящего напротив молодого парня и процедил: «Кто мог рекомендовать в партию поповское отродье, ну!» И силой вдавил окурок в раскрытый рот бронзовой жабы. Кузьмичев не шелохнулся, лишь улыбнулся, отчего шрам сабельного удара сделал улыбку безобразной. «Ошибочка, товарищ начальник управления. Я с малолетства в людях, а батюшка Кузьмичев из Коларовского уезда — однофамилец».
— Да я вижу, ты не из пугливых. Это хорошо. Очень даже хорошо. Ну, фамилию мою на табличке прочитал и должность тоже, поэтому сразу без прикрас, так сказать. По физиономии, прости, разукрасила тебя на славу «контра», о чем свидетельствует еще и наградной наган, который ты давеча ловко применил. А может, это случайно, Кузьмичев?! — Хозяин кабинета поднялся, подошел к открытому окну и крикнул:
— Иван, шляпу того, последнего, в карцере возьми и подь сюды!
— В кабинет, Степан Никонорыч?!
— Да нет, к окну! Боец, давай поближе ко мне! Сейчас Вано, мой ординарец, шляпу врага народа подкинет, а ты смотри, не промахнись, а то нонче у меня план по врагам плохо выполняется, быстро в поповцы запишу, вот тогда Иван точно не промахнется. — Начальник радостно потер руки и приоткрыл створку окна. — Холодновато, весна поздняя нынче в Сибири. Да и Томь пошла, девочек своих на ледоход сводить хочу. Вот где силища прет, а, Кузьмичев?! Все крушит во имя новой жизни. Мы тоже для новой жизни служим — красный террор как политика, террор как индустрия, террор как культура и искусство! — Председатель сжал маленькие кулачки и неожиданно спросил: — Женат? Детишки?! Это хорошо, у меня тоже двое.
— Степан Никонорыч, готов! — Донеслось со двора.
— Ну, не бзди, про план это я так, к слову. Головная боль такая, скоро врубишься. А вот попадешь, можешь за семьей в Новониколаевск ехать — сразу хату дам, буржуйскую, с ванной. На счет три Ваня кидает, а ты палишь. Только учти, наган с кармана рвешь, как на вокзале. Договорились?!
Весеннее полуденное солнце ярко ударило по глазам, но стоило его лучам на мгновение споткнуться о темный фетр шляпы, Кузьмичев выстрелил от бедра и зажмурил глаза. Хитроватый Иван выбросил шляпу прямо против солнца, отчего светлячки теперь бегали, казалось, по всей голове.
— Ишь ты, попал! Сейчас покажу, Степан Никонорыч! — В кабинет влетел радостный крик ординарца.
Кузьмичев заворочался на перине: «Эх, сколько годков пролетело с того весеннего утра, сколько душ загублено, сколько раз органы перетрясали. Название меняли только пять раз». Кузьмичев вспомнил заместителя начальника отдела УНКВД по Новосибирской области Павла Коломийца, который в свое время давал ему рекомендацию в партию. Капитан написал лично наркому внутренних дел Ежову Н.И. о фактах фабрикации уголовных дел и необоснованных репрессиях. Реакция была незамедлительной. Через тридцать дней Коломиец был арестован и приговорен к двадцати годам лишения свободы.
Кровать скрипнула, супруга повернулась на бок, обнажая крупное бедро. «Ишь, как раздобрела на гэбэшных харчах. А делать-то что? Как партийный крестник Коломиец, борец за правду, мать его, писульки в Москву направлять или бросить наган и уйти?! Куда? А квартира! Давно сопли морозил по гнилушкам, да землянкам? Сам — да и хрен бы с ним, но ведь семья».